Владимир Маяковский и Смерть Поэта

[Минчанка]

Да, на этом фотосайте, с которого я эту фотку выложила, из поэтов 1920-х годов только В.В. удостоился быть запечатленным.
А вот еще один Коган - Петр Семенович, писатель. Фото 1927 года.

[Надя]

Мандельштам, Цветаева,Ахматова....кто это? Вот Демьян Бедный это сила! О времена! О нравы!

[Ксю]

Да, на этом фотосайте, с которого я эту фотку выложила, из поэтов 1920-х годов только В.В. удостоился быть запечатленным.
А вот еще один Коган - Петр Семенович, писатель. Фото 1927 года.

Коган - это тот самый критик из воспоминаний Мариенгофа? Любимец Маяковского: "Все вы - Коганы"?

[Минчанка]

Так вот и выяснить надо...

[Nika]

Я когда про тёмных писала, я не имела в виду ни КГБ, ни что то там подобное, просто какие то они меркантильные что ли....приземлённые..

Может быть и меркантильные! Но приземленные?! Лиля всю свою жизнь была погружена в литературу, разбиралась в ней отлично, подлинный талант в человеке за версту чувствовала и никогда не ошибалась - тому куда свидетельств! И помогала она постоянно начинающим поэтам, режиссерам, актерам, писателям и кому только не помогала. И Осип ее, хоть и жук, но тоже не лишен литературного вкуса и способностей!

[Taurus]

Про Когана П.С. запись в дневнике К. Чуковского от 24.06.1964: «Петра Семеновича Когана Маяк. презирал, как воплощение всяческой тупости. Издевался над ним в стихах»
Так что вероятно это тот самый Коган.

[Надя]

Знаешь насчет Чуковского, я начала читать переписку его с дочерью, и бросила, поскольку наткнулась на такую фразу "Этот глупый Есенин не глупо написал" и далее читита из стихотворения...И все.... я понимаю что там масса интересных вещей о эпохе, о людях, много интересного, но пересилить себя не могу, беру книгу и сразу,- "Этот глупый Есенин....." Интеллигенция ,блин...

Да, с 13 апреля в "Галлерея на Солянке" выставка посвящённая Лиле Брик, идёт недолго, так что кто хочет сходить, не тяните...Адрес ул. Солянка д.1/2

[Juliette]

Знаешь насчет Чуковского, я начала читать переписку его с дочерью, и бросила, поскольку наткнулась на такую фразу "Этот глупый Есенин не глупо написал" и далее читита из стихотворения...И все.... я понимаю что там масса интересных вещей о эпохе, о людях, много интересного, но пересилить себя не могу, беру книгу и сразу,- "Этот глупый Есенин....." Интеллигенция ,блин...

Да, с 13 апреля в "Галлерея на Солянке" выставка посвящённая Лиле Брик, идёт недолго, так что кто хочет сходить, не тяните...Адрес ул. Солянка д.1/2

Корней Чуковский был личностью неординарной, очень интересной. Думаю, не стоит отметать его опыт и ценные наблюдения из-за резких высказываний в адрес Есенина. Не все современники Сергея Александровича понимали с какой личностью в одно время им пришлось жить, не все Его во время оценили, но от этого они не становятся менее значимыми фигурами в истории нашей культуры

[Надя]

Джульета, миленькая , понимаю, а поделать ничего не могу...О Есенине даже не он сам плохо отзывался, а дочь его...и все равно, такое ощущение что мне личное оскорбление нанесли. Да у Корнея жизнь у самого не сахар, горя он хлебнул полной ложкой, да личность, да интересная..но чего то пока никак не читается.

[Juliette]

Ничего, это пройдет...
А пока, раз не читается, то нечего себя пытаться переломить, нечего себя мучить... С негативным настроением по отношению к автору полезного и интересного чтения все равно не получится!

[Надя]

Это точно!

[Данита]

Знаешь насчет Чуковского, я начала читать переписку его с дочерью, и бросила, поскольку наткнулась на такую фразу "Этот глупый Есенин не глупо написал" и далее читита из стихотворения...И все.... я понимаю что там масса интересных вещей о эпохе, о людях, много интересного, но пересилить себя не могу, беру книгу и сразу,- "Этот глупый Есенин....." Интеллигенция ,блин...

Да, с 13 апреля в "Галлерея на Солянке" выставка посвящённая Лиле Брик, идёт недолго, так что кто хочет сходить, не тяните...Адрес ул. Солянка д.1/2

Корней Чуковский был личностью неординарной, очень интересной. Думаю, не стоит отметать его опыт и ценные наблюдения из-за резких высказываний в адрес Есенина. Не все современники Сергея Александровича понимали с какой личностью в одно время им пришлось жить, не все Его во время оценили, но от этого они не становятся менее значимыми фигурами в истории нашей культуры

Ребят, а Чуковский виделся с Есениным-то? Вроде в 15 году говорят что виделся))) Но вот это под ??? все равно - некоторые есениноведы пишут. что не виделся)))

[Данита]

Владимир Маяковский, и это давно уже известно, находился под жёстким контролем (вернее под «колпаком») Лили Брик и ее окружения с Лубянки. Побасенки, что «Лилечка» была единственной любовью Маяковского, создавались ею самой, ее сестричкой Эльзой Триоле и преданными борзописцами.


«БРИКОВСКАЯ ДУШЕГУБКА»

Родные Маяковского, его мать и сестры вспоминали о первых годах знакомства его с Бриками: «Он был молод, неопытен, честен. Только что пережил несчастную любовь к Марии Денисовой. (Исход этой любви передан в поэме «Облако в штанах») А тут появилась Лиля Брик (1915 год). Она была старше летами и опытнее в жизни. Приласкала его, а он за ласку готов был отдать всё. И, действительно, отдал…» Осип Брик, как меценат, покупал его стихи по 50 копеек за строчку, помог ему в публикациях. Маяковский, по своей исключительной порядочности, долго считал себя обязанным…
А была ли любовь поэта к этой «единственной», как вещала Эльза Триоле, которой он, якобы, посвятил всё свое творчество? В первые годы знакомства Ося действительно уступил Лилю для поэта. В 20-е годы ответ надо искать в стихах. Вот начало первой главы поэмы «Флейта-позвоночник»: «Вёрсты улиц взмахами шагов мну. Куда уйду я, этот ад тая! Какому небесному Гофману выдумалась ты, проклятая?!» И далее: «Делай, что хочешь. Хочешь четвертуй. Я сам тебе, праведный, руки вымою. Только – слышишь! – убери проклятую ту, которую сделал моей любимой!» (1922 год).

Поэт, испытывающий радость любви, не написал бы такое! Брики цепко держали Маяковского. Он был нужен им для их же славы. По мере того, как росла популярность Маяковского, росли и его гонорары, усиливалась и «привязанность» к нему Бриков. Михаил Кольцов говорил, что «брики всю жизнь паразитировали на Маяковском».

Ё. А. Лавинская, которая близко знала Маяковского и Бриков, и чьи воспоминания стали раритетом, писала: «…В 1927 году поэт собрался жениться на одной девушке, что очень обеспокоило Лилю… Она ходила расстроенная, злая, говорила, что он (Маяковский), по существу, ей не нужен, он всегда скучен, исключая время, когда читает стихи. Но я не могу допустить, чтобы Володя ушёл в какой-то другой дом, да ему самому это и не нужно…»

Сложились любовные отношения у Маяковского с Н. А. Брюхоненко. Лиля писала ему в Крым: «Володя, я слышала, что ты хочешь женится. Не делай этого. Мы все трое (т.е. она и Ося) женаты друг на друге и больше жениться нам грех…»

Как мог поэт существовать с этими чуждыми и коварными людьми? Маяковский, как свидетельствуют родные и друзья, знавшие его с детства, был рыцарски благороден, добр, доверчив. Это была «руставелевская натура», как однажды сказал о поэте друг его детства. За малейшую услугу он старался заплатить стократ, за маленькое доброе дело, всей жизнью. Вот Маяковский и платил Брикам всю жизнь…



«МОЙ СТИХ ТРУДОМ ГРОМАДУ ЛЕТ ПРОРВЁТ…»

В 1970 году в Москве ходила по рукам рукопись под названием: «Я обвиняю», приписываемая Ярославу Смелякову. В ней подробно были показаны обстоятельства смерти Маяковского: кто были его враги и как они подготовили гибель поэта.

До этого журнал «Огонёк» 1968 году опубликовал две статьи В. Воронцова и А. Колоскова и «Любовь поэта и Трагедия поэта». Это была первая, после долгого умалчивания, малая толика правдивой информации о личной жизни и литературной деятельности Маяковского. В рукописи собраны «перлы» тогдашней литературной критики. Неистовая злоба, какой сопровождались все публикации поэта, «заслуживает» хотя бы краткого цитирования.
Его критиковал И. Эренбург, утверждая, что в стихах поэта «слышатся одни, конечно, перворазрядные барабаны». К. Чуковский упрекал его, будто «его пафос – не из сердца, и нет у него чувства родины».
После публикации стихотворения «Прозаседавшиеся» и, особенно, поэмы о Ленине, Маяковского подвергла остракизму сплочённая когорта критиков, возглавляемая Л. Троцким.



Л. Сосновский начал компанию под лозунгом: «Довольно Маяковского»;

Н. Коган: – «Он чужд нашей революции».


А. Лежнев называл поэта «холодным ритором и резонером». А. Воронский писал: «Социализм Маяковского – не наш марксистский социализм, это скорее социализм литературной богемы».
Модным стало повторять, вслед за Троцким, о «кризисе Маяковского». К. Зелинский в рапповском журнале опубликовал статью: «Идти ли нам с Маяковским», где вещал: «Безвкусным, опустошённым и утомительным выходит мир из-под пера Маяковского… к новому пониманию революции можно придти уже перешагнув через поэта».
Его стихи называли «рифмованной лапшой» и «кумачёвой халтурой», «перо Маяковского совсем не штык, а просто швабра какая-то…» В травле участвовали Носимович-Чужак, Гросман-Рощин, А. Горфельд, Л. Авербах, М. Янковский, В. Ермилов, В. Перцев и С. Дрейлен…


Читатели, знакомые с биографией М. А. Булгакова, узреют знакомые имена. История русской литературы знает немало примеров, когда критика отказывала в признании самым талантливым русским писателям и поэтам. Пушкин сетовал Дельвигу: «Бывало, что ни напишу, всё для иных не Русью пахнет».

Маяковского травили изощрённо, не только открыто, но и скрыто, его долго не пускали на страницы «Известий» и «Правды», отказывались издавать книги, задерживали издания на складах, не пуская в продажу…

Поэт был лишён дружеской поддержки. Некому было записать неповторимую декламацию поэта. Некому было запечатлеть его на плёнку. Он подготовил девять талантливых, с богатой выдумкой сценариев, а в «друзьях» его были В. Шкловский, С. Эйзенштейн, Л. Кулешов, С. Юткевич, М. Ромм… Они не сделали ничего.
Никто не собрал и не записал его блестящие экспромты. Поэт создавал их с лёгкостью, всегда и везде, в любой обстановке и по любому поводу. В воспоминаниях современников они рассыпаны, как жемчужины. Сотни рифм, которыми был одержим поэт, – это форма его рабочего состояния. По его признанию, мы знаем, что поэт «от 10 до 18 часов в сутки» занимался сочинением стихов. Он пребывал в постоянной «экспромтной готовности».


Любое, самое незначительное событие, немедленно заключалось в стихотворные строки, комментировалось стихотворными строчками… Ребёнку купили фотоаппарат, мгновенно рождалась импровизация: «Мама рада, папа рад, что купили аппарат».

Как ты нужен стране сейчас –
Клубу, площади и газетам
Революций трубный бас,
Голоc истинного поэта!

(Ярослав Смеляков)


Последние месяцы в жизни поэта: он, больной и переутомленный, устраивал выставку – отчет «20 лет работы». Из воспоминаний Л. Брик мы узнаем, что в «этой затее» (сравните в сегодняшней фразе – «этой стране») ему помогала какая-то Зина Свешникова и какие-то неизвестные «мальчики».

А «друзья»? Они объявили ему бойкот. За два месяца до убийства Маяковского в «Комсомольской правде» Семён Кирсанов опубликовал, пожалуй, самое гнусное пасквильное стихотворение, направленное против поэта: «Пемзой грызть, бензином кисть облить, чтобы все рукопожатия его со своей ладони соскоблить».
14 апреля 1930 года поэта не стало. Все yтвepждeния о самоубийстве поэта его «друзей», вроде «Лилечки», начисто опровергаются прежде всего самим творчеством Маяковского. Оно до последних дней было наполнено здоровым оптимизмом и без остатка отдано великой борьбе за построение первого в истории человечества социалистического государства.


Да, было пресловутое «Предсмертное письмо Маяковского», где говорилось: «В том, что умираю, не вините никого…» Но, со слов сестры поэта, известно, что были люди, умело подделывающие почерк Маяковского.

17 апреля 1930 года, в день похорон Маяковского, в выпуске «Литературной газеты» и «Московской правды» появилась статья Михаила Кольцова, в которой было сказано: «Нельзя с настоящего, полноценного Маяковского спрашивать за самоубийство. Стрелял кто-то другой, случайный, временно завладевший ослабленной психикой поэта-общественника и революционера. Мы, современники, друзья Маяковского, требуем зарегистрировать это показание».


Многим, особенно в Грузии, где доживал свои последние годы поэт Василий Каменский, известно, что он убежденно говорил: «Маяковский был убит».
Имеется ряд свидетельств о том, что Маяковский в последние месяцы жизни постоянно чувствовал угрозу, опасался нападения. Е. А. Лавинская рассказывала Н. Асееву: «в его доме стали появляться Воловичи.. люди, которые наросли на «Леф», они тормозили его творчество, выслеживали его…» У Бриков постоянно бывал Агранов, Авербах, которого Маяковский называл мерзавцем.


Писатель Анатолий Виноградов рассказывал, как, однажды, Агранов зло, издевательски подшучивал над поэтом: «Вот ты там в «Флейте-позвоночнике» говоришь, но ведь вы, поэты, любите похвастаться словцом, а на деле вы трусы». Маяковский что-то буркнул обиженно в ответ. Агранов продолжал подначивать его. Потом вынул револьвер и подал Маяковскому со словами:


– На вот, посмотрим какой ты храбрый, хватит ли у тебя смелости поставить пулю в своём конце.
Маяковский взял револьвер и ушёл с ним.

Известно, что Агранов был весьма влиятельно
й особой при Ягоде. Именно он выхлопатал визу Брикам для поездки в Лондон и отказал в визе Маяковскому в его поездке в Париж.
Н. Асеев вспоминал, что, приехав на квартиру Маяковского в день убийства, встретил там Агранова, который отвел его в другую комнату и прочел предсмертное письмо, не дав его в руки.


МАЯКОВСКИЙ И РАПП

РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей) возглавляемая Л. Авербахом, была кастовой группировкой, абсолютно нетерпимой ко всем прочим течениям в литературе. Руководствуясь «диалектико-материалистическим» методом, они присвоили себе право выносить окончательные приговоры в культурной жизни всему и каждому. Маяковский возглавлял Леф, а затем Реф (Левый, Революционный фронт искусств). С этим объединением и, в первую очередь, с лидером Маяковским, рапповцы вели непримиримую борьбу.

Незадолго до смерти Маяковский порывает с Лефом и пишет заявление о желании вступить в РАПП, что привело её руководителей в замешательство.

Ю. Лебединский потом признавался: мы «опасались, как бы не пострадала наша утлая посудина от того, что на неё вступил такой слон». Но и отказать Маяковскому в приеме тоже было нельзя. Имя Маяковского поднимало престиж ассоциации. Официальное вступление поэта в РАПП не изменило отношение к нему «критиков –вроде Ермилова».

В 1928-29 годах Маяковский пишет одну за другой пьесы «Клоп» и «Баня» В первой – в острых сатирических сценах изображена пошлая семейка Ренессансов: Давид Осипович, Розалия Павловна, Эльзевира Давидовна – все узнаваемые лица. И в острых сатирических сценах «Бани» завсегдатаи Бриков не могли не сообразить, что Маяковский изобразил их среду.
Постановка пьес вызвала разнузданную критическую компанию, которая переросла в доносительство. Верхушка РАПП не могла дозволить в своей среде таких выпадов, что и ускорило роковой смертельный исход.

А поэт призывал «протереть глаза и продуть уши, и любил до конца сказать, кто сволочь…» Строки из его стихотворения «Сволочи!», написанное ещё в первые годы революции, оказалось созвучным и в 1930 году.

Леса российские,
Соберитесь все!
Выберите по самой большой осине,
чтоб образ ихний
вечно висел, под самым небом, качался синий


С такой позицией он был для них опасен, к сожалению, беззащитен и одинок. Это несмотря на то, что был физически здоров, исключительно трезвый, с неистощимым оптимизмом, закалённый в борьбе человек. Поэту подвластна борьба с мировыми стихиями: «Ураган, огонь, вода, подступают в ропоте. Кто сумеет совладать? Можете? Попробуйте …»

Священник Ярослав Шипов в рассказе «Лестница» («Наш современник», № 5, 2001 год) приводит неизвестные подробности о смерти Маяковского.

«…В день гибели Маяковского молодой солдатик дежурил на Лубянке и, в числе первых, прибежал к месту трагедии – квартира поэта была рядышком, по соседству. И видел лестницу, приставленную к окну с торца дома. Потом, когда он вернулся из квартиры на улицу, лестницы уже не было. Между тем, окно располагалось очень высоко, и стремянка была столь длинной, что одному человеку её уж точно было не унести. В тот же день он написал отчёт, в котором высказал предположение, что неизвестные могли проникнуть в дом по этой стремянке, причем их должно быть трое, а то и четверо – очень сильных физически, иначе стремянку не принести… и куда она делась – потом непонятно, ведь её должны были куда-то оттащить, куда-то совсем недалеко, и там спрятать.


Назавтра проницательный молодой службист высочайшим указом отправлен был в Забайкалье. Однажды, встретившись в провинциальной командировке с бывшим сослуживцем, пожилой чекист понял, что их разбросали по стране за злополучную лестницу. Завершая свои краткие откровения, он сказал, что дом этот скоро взорвут или перестроят, чтобы начисто исключить возможность следственных действий.

Действительно, скоро – не скоро, а в свой час и этот дом, и «Англетер» перестроили, а дом Ипатьевых – тот взорвали.
А первоначально были приняты меры, чтобы исключить всякую последующую возможность судебно-медицинской экспертизы. Тело было кремировано. Родственникам не разрешили похоронить поэта по-христиански.

На Новодевичьем кладбище (старом №1), на центральной аллее, рядом с могилой Павла Михайловича Третьякова (1832-1898) соорудили стелу из мрамора с бюстом Маяковского. У подножия её похоронены его сестры: Ольга Владимировна (1890-1949), Людмила Владимировна (1884-1972) и их мать Александра Алексеевна (1867-1954).

После смерти Маяковского Л. Брик стала назойливо выдавать себя за «вдову Маяковского». Это при живом-то официальном муже! Её друзья и сес тричка Эльза всячески старались закрепить за ней эту «привилегию», которая давало право на безоговорочное литературное наследие поэта. Так оно и вышло. Лиля сочиняет легенду, будто они, Маяковский и Брики, прожили жизнь «и духовно, и большей частью территориально, вместе».

В Гендриковом переулке, где на двери квартиры, ещё при живом поэте, хитроумный Осип Брик прибил дошечку с надписью: «БРИК, МАЯКОВСКИЙ», сделали музей для пропаганды их –Бриков.

Году в 35-ом Лиля пишет письмо Сталину с жалобой на то, что Маяковский – поэт революции, поэт советской эпохи – совсем забыт, его не издают… Мертвый поэт уже не опасен, но можно извлечь определён ные выгоды. Семья Маяковских получала какие-то крохи от всех последующих гонораров. Львиную же долю Лиля определила для себя.

Недаром сестра Маяковского, Ольга, говорила: «Вы не забывайте, Брики – страшные люди, они способны на всё». Оправдались слова Кольцова о паразитировании на Маяковском.

Достойно сожаления, что имя поэта обросло всякими недомолвками, небылицами и откровенной ложью. Таково свойство времени. Кто-то из политиков заметил, что правда является слишком дорогим удовольствием, поэтому её нужно огородить плотным частоколом из лжи. Политикам, имеющим даже не двойную, а с полдюжины всяких моралей, позволительны любые высказывание с претензией на историчность.

[Данита]

[МАЯКОВСКИЙ: «Кто, я застрелился. Такое загнут!

Валентин Скорятин

Вряд ли найдется в России человек, который не читал или не слышал о трагическом конце Маяковского. Со, школьных лет нам внушали и до сих пор внушают уже нашим детям лишь одну мысль о естественности самоубийства поэта на почве его запутанных любовных отношений, осложненных творческими неудачами, нервозностью, а также долгим нездоровьем. Многие из друзей поэта поддерживали скупую официальную версию, посчитавшую мотивом самоубийства «причины личного порядка».

Заявленная в день смерти поэта, она фактически свернула следствие на формальный путь констатации этого вывода, уводя его от ответа : «а многочисленные вопросы. Подробной разработкой и «обслуживанием» этой версии практически занялись историки литературы, находившиеся под неусыпным присмотром цензуры, введенной властями через несколько часов после выстрела и действующей - уже негласно - до наших дней.

Доводы же литераторов сводились к перечню фактов, совокупность которых и привела будто бы Маяковского к самоубийству: осенью 1929 года поэту отказали в визе во Францию, где он собирался жениться на Т. Яковлевой; тогда же он получил известие о замужестве самой Т. Яковлевой; болезненное состояние усугубилось неприятием критикой его «Бани»; в апреле 1930 года расстроились личные отношения поэта с В.Полонской, которую поэт любил и с которой хотел создать семью; и главное — Маяковский оставил предсмертное письмо, где объяснил причины добровольного ухода из жизни.

Примерно 25 лет назад журналист Валентин Скорятин начал собирать факты биографии Маяковского, относящиеся к его смерти. Когда материалы накопились, он неожиданно увидел, что в предсмертной хронике поэта есть множество зияющих пустот, требующих хоть какого-то объяснения. Вот он истая, следуя логике уже достоверно установлвнньк фактов, восполнять недостающее... С этою момента поиски Валентна Ивановича приняли характер настоящего независимого расследования — независимого от какого-либо ведомства и ориентированного на единственную цель— дойти до правды.

Не имея возможности заказать Валентину Ивановичу обобщающую статью по результатам его расследования (он умер в мае 1994 года), мы публикуем настоящий материал, подготовленный на основе его книги, которая не издана до сих пор. В. Скорятин провел колоссальную журналистскую работу, за которую получил в 1991 году премию Союза журналистов СССР. Важность его исследования явствует из слов американского профессора Альберта Тодда, высказанных им на российско-американском симпозиуме по Маяковскому: «Как в России, так и в Америке многие засекреченные документы и раздражающие вопросы без ответов подсказывают: истинная правда была искажена и сокрыта. Выдающаяся работа, проделанная недавно русским исследователем Валентином Скорятиным... заставляет по-новому посмотреть на версию о самоубийстве Маяковского».

ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЛИ ХОТЕЛ В ПАРИЖ МАЯКОВСКИЙ?

Начало сомнениям Скорятина относительно добровольного ухода поэта из жизни положило отсутствие сколь-нибудь серьезных доказательств отказа ему в получении визы для поездки в Париж, которая должна была якобы закончиться браком с Т. Яковлевой.

Здесь надо отметить не только особую роль Лили Брик в распространении этой версии, но и особую цель, которую она при этом преследовала. Дело в том, что совместная жизнь с поэтом вполне удовлетворяла Бриков, поскольку она давала много заметных материальных преимуществ. Поэтому Брикам не хотелось отпускать от себя Маяковского — ведь его намерение создать свою семью привело бы к обязательному разъезду. Поэтому, когда Маяковский в октябре 1928 года отправляется в Ниццу на свидание со своей двухлетней дочерью Элли и ее матерью американкой Елизаветой Зиберт (Элли Джонс), сестра встревоженной этим обстоятельством Л. Брик (Эльза) знакомит Маяковского с красивой эмигранткой из России Татьяной Яковлевой. Возвращаться на Родину она не собирается, а Маяковский тоже ни за что не останется за границей. А флирт с Т. Яковлевой, по мнению Л. Брик, отвлечет поэта от отцовских забот.

Но как только поэт влюбляется всерьез и у него появляетея твердое намерение связать, свою жизнь с Т. Яковлевой, Брики, после приезда Маяковского в апреле 1929. годйиз Парижа в Москву, знакомят его «22-летней эффектной В. Яблонской, актрисой МХАТа.

«Внезапно вспыхнувшее увлечение Маяковского,- пшивт Скорятин,- как бы отодвигало Т. Яковлеву на второй план и исключало женитьбу на ней. Такой поворот вполне устраивал Бриков. Полонская в Москве. Случись что-то нвпредвиОДное, есть возможность намекнуть на возможную огласку ее отношений с поэтом». Ведь В. Полонская была замужем за актером Яншиным.

Маяковский начинает понимать, что его любовь к Т.Яковлевой без будущего, и 5 октября 1929 года он отправляет в Париж последнее письмо.

Поездка в Париж теряла для Маяковского смысл и.оо другой причине. 11 октября 1929 года Л. Брик получает письмо от сестры Эльзы, где говорилось, что «Яковлева... выходит замуж за виконта». Отметим при этом две детали: намеренность Лили Брик в доведении этого сведения до поэта, ocoi^tte но неприятной ему тем, что в комнате находились В. Полом» екая с мужем, а также то, что Эльза в письме значительно опережает события.
Поэтому, когда Скорятин проверил архивные документы, то не удивился тому, что обнаружил: Маяковский не писал заявления о получении визы и не получал никакого отказа. Значит, эта ситуация никоим образом не могла влиять весной 1930 года на настроение поэта и не давала ему повода к серьезным переживаниям, которые, как считалось, и привели его к трагедии 14 апреля.

14 АПРЕЛЯ: ВОПРОСЫ, НЕДОУМЕНИЯ, СТРАННОСТИ

Весной 30-го года Маяковский огорчен идейной размолвкой с РЭФом, бойкотом бывших своих соратников его выставки, переживает неудачу с «Баней». А тут еще сильная болезнь горла, возможно, грипп. Он не скрывает своего недомогания, стремясь чаще бывать на людях, чтобы побороть тоскливее настроение. Одним он казался в это время мрачным, другим -надломленным, третьим — потерявшим веру в свои силы. Скорятин отмечает, что «эти мимолетные наблюдения, оплвоившись впоследствии с домыслами и слухами, обернулись прочной подпоркой для официального сообщения о самоубийстве».

В это время Маяковский все более привязывается к Веронике Полонской и связывает с ней все свое будущее. Не первый раз он решал «строить семью», но всегда наталкивался на упорное сопротивление Лили Брик, пускающей в ход женские уловки, ухищрения, истерику,— и Маяковский отступал. Странная это была жизнь втроем... Весной 1930-го ои решает отделиться от Бриков во что бы то ни стало, чувствуя огромную тягу к нормальной собственной семье. Ведь б Бриками он был, в сущности, одинок и бесприютен. Отношения с В. Полонской заставляют его действовать. 4 апреля он вносит деньги в жилищный кооператив РЖСКТ им. Красина (после смерти поэта туда переселятся Брики), просит помочь В. Сутырина (из ФОСП) с квартирой, чтобы уехать от Бриков раньше, чем те возвратятся из-за границы. Но не успел...

Вечером 13 апреля Маяковский отправился в гости к В. Катаеву. Там были и Полонская с Яншиным. Разошлись поздно, в третьем часу. Наступил понедельник 14 апреля.

Маяковский появился у В. Полонской в 8.30. Они уехали на такси в роковую квартиру в Лубянском. Там Полонская предупредила, что в 10.30 у нее важная репетиция и она не может опаздывать. Когда она успокоила Маяковского, требовавшего, по ее словам, чтобы она у него сейчас осталась, то сказала, что любит его, будет с ним, но не может остаться. Яншин не перенесет ее ухода в такой форме. «Я вышла. Прошла несколько шагов до парадной двери. Раздался выстрел... Я закричала. Заметалась по коридору... Вероятно, я вошла через мгновение. В комнате еще стояло облачко дыма от выстрела. Владимир Владимирович лежал на полу, раскинув руки...»

Скорятин замечает, что «тогда никто, из присутствовавших не слышал, чтобы Полонская говорила о револьвере в руках поэта, когда она выбегала из комнаты». Эта важная подробность сразу бы все объяснила: Полонская выбегает -Маяковский тут же стреляет в сердце. И никаких сомнений в самоубийстве. Может, к тому моменту следователям еще не удалось принудить Полонскую, чтобы она согласилась со «все объясняющей» версией?

Скорятин обратил внимание на то, что все, прибежавшие сразу после выстрела, застали тело поэта лежащим в одном положении («ногами.к двери»), а явившиеся позже - в другом («головой к двери»). Зачем передвигали тело? Может, в той суматохе кому-то понадобилось представить такую картину — в момент выстрела поэт стоял спиной к двери, вот пулевой удар в грудь (изнутри комнаты) и опрокинул его навзничь, головой к порогу. Несомненное самоубийство! А если бы он стоял лицом к двери? Тот же удар опять-таки опрокинул бы его навзничь, но уже ногами к двери. Правда, в таком случае выстрел мог произвести не только сам поэт, но и кто-то, внезапно появившийся в дверях... Приехавший первым руководитель секретного отдела ГПУ Я. Агранов сразу взял следствие в свои руки. Л. Краснощекова вспоминала, что она уговаривала Агранова подождать Лилю, но он сказал, что похороны будут «завтра или послезавтра» и Бриков ждать не будут. Потом, видимо, Агранов сообразил (или ему кто подсказал), что столь поспешные похороны, несомненно, вызовут ненужные подозрения.

К вечеру приехал скульптор К. Луцкий, снявший маску с лица Маяковского. 22 июня 1989 года в ленинградской телепрограмме «Пятое колесо» художник А. Давыдов, показывая эту маску, обратил внимание телезрителей, что у покойника сломан нос. Значит, Маяковский упал лицом вниз, предположил он, а не на спину, как бывает при выстреле в самого себя.

Затем прибыли прозекторы, чтобы изъять мозг поэта для научных исследований в Институте мозга. То, что фамилия Маяковского оказалась в «ряду избранных», показалось Скорятину «верным знаком того, что ход трагических событий контролируют всемогущие силы».

«Около полуночи,— вспоминает Е. Лавинская, - из столовой раздался голос Агранова. Он стоял с бумагами в руках и читал вслух последнее письмо Владимира Владимировича Агранов прочел и оставил письмо у себя».

А вскрытия тела, как полагается по следственным законам, так и не было проведено, если бы не В. Сутырин, потребовавший вскрытия 16 апреля, когда до него дошли слухи 6 неизлечимой венерической болезни Маяковского, якобы и приведшей его к самоубийству («Стремительная болезнь» - так было сказано даже в официальном некрологе «Памяти друга» в «Правде», подписанном Я. Аграновым, М. Горбом, В. Катаняном, М. Кольцовым, С. Третьяковым, Л. Эльбертом и другими). Результаты вскрытия показали, что злонамеренные сплетни не имели под собой никаких оснований. Но этот вывод опубликован не был.

Взял себе Агранов и ту фотографию, которую Е. Лавинская увидела в его руках, когда он показывал ее в клубе ФОСП кучке лефовцев: «Это была фотография Маяковского, распростертого, как распятого на полу, с раскинутыми руками и ногами и широко открытым в отчаянном крике ртом... Мяв объяснили: «Засняли сразу, когда вошли в комнату Агранов, Третьяков и Кольцов. Больше эту фотографию я никогда не видела». (Скорятин думает, что снимок сделан до прибытия следственной группы.)

Приехали Брики, гостившие, как многие знали, у матери Лили Юрьевны — Е. Каган, работавшей в советском торгпредстве в Лондоне. О том, кто и как разыскал заграницей ее с мужем, Брик никогда не рассказывала.

Одни Брики, пожалуй, ничему не удивились. Для них гибель поэта никогда никакой тайны не представляла К. Зеленский вспоминает, как убеждал его Осип Брик: «Перечитайте его стихи и вы убедитесь, как часто он говорит... о своем неизбежном самоубийстве». Лиля Брик приводила другие мотивы якобы неизбежного самоубийства поэта: «Володя был неврастеником. С 37-градусной температурой он чувствовал себя тяжелобольным. Едва я его узнала, он уже думал о самоубийстве. Предсмертные прощальные письма он писал не один раз». Л. Брик все было ясно.

Проследим за мыслью Валентина Ивановича Скорятина, единственного человека, всерьез задумавшегося над так называемым «предсмертным письмом» Владимира Маяковского. Может, нам тоже станет кое-что ясно — и не только о поэте, но даже и о самой Лиле Брик.

ПРЕДСМЕРТНОЕ ПИСЬМО: ДОКУМЕНТ ИЛИ ФАЛЬШИВКА?

Вот его текст, всегда цитировавшийся для доказательства намерения поэта покончить с собой (и комментарий Скорятина):

«Всем
В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил.
Мама, сестры и товарищи, простите, — это не способ (другим не советую) -, но у меня выходов нет. Лиля — люби меня.

Товарищ правительство, моя семья— это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся. Как говорят —
«инцидент исперчен», любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в расчете, и не к чему перечень взаимных болей, Бед и обид, Счастливо оставаться.
Владимир Маяковский.

Товарищи Вапповцы, не считайте меня малодушным. Серьезно — ничего не поделаешь. Привет.
Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы доругаться.
В.М.
В столе у меня 2000 руб. внесите в налог.
Остальное получите с Гиза.

«Откликаясь на смерть Маяковского, его недруг В. Ходасевич назвал этот документ «мелочным и ничтожным» и съязвил: мол, поэт в течение двух дней носил «письмишко» в кармане. Написано ядовито, но, честное слово, это письмо рисует Маяковского не в лучшем свете...

Прежде всего обратимся к строке, где поэт перечисляет состав «семьи». Родных он упоминает дважды. Но там, где обращение носит чисто эмоциональный характер, они названы первыми, а в том месте, где, по сути, перечисляются наследники, родные почему-то оказываются после Л. Брик. (Позже право на наследство будет закреплено Постановлением ВЦИК и СНК РСФСР: 1/2 часть назначена Л. Брик, по 1/6 - матери и сестрам, В. Полонской, в нарушение воли поэта, не достанется ничего). Но, собственно, не это воистину неправедное решение вызывает недоумение, а сам нравственный смысл подобного «списка». Общеизвестно, что Маяковский, в общественной полемике допускавший резкость, был предельно благороден с людьми близкими. Почему же, обращаясь к «товарищу правительству», он столь неосторожно бросает тень... нет, не на Л. Брик (она в официальном мнении давно уже слыла неофициальной женой поэта при официальном муже), а прежде всего на замужнюю молодую женщину? Мало того, обнародовав связь с ней, он тут же еще раз унижает ее восклицанием: «Лиля — люби меня».

И ладно бы письмо составлялось наспех, в смертном томлении последних минут, но на сдвоенном листке из гроссбуха стоит дата — 12 апреля. Бросается в глаза и другое: почему, готовясь к решающему разговору с возлюбленной, Маяковский заранее, уже 12 апреля, предопределяет исход еще не состоявшегося с нею разговора - «любовная лодка разбилась...»? Да ведь и не разбилась в общем-то: как мы знаем, предложение поэта было принято Вероникой Витольдовной...

Впрочем, стихи к Полонской не относились. Они были написаны поэтом... еще в 1928 году. Набросок переносился поэтом из одной записной книжки в другую. И вот пригодился для обращения... к правительству. Выходит, Маяковский, не напрягая ни ума, ни сердца, взял свои старые заготовки и вмонтировал их в свое предсмертное письмо, дезориентировав всех по поводу адресата?

Не говорю уже о финансовых расчетах в конце письма. О чем думает человек перед лицом вечности? Какие налоги, какой ГИЗ! Хочешь не хочешь, а приходится в чем-то соглашаться с В. Ходасевичем.

Приходится, да что-то мешает. Никак не укладывается в голове, что такое вот, прямо скажу, суетное письмо вышло из-под пера поэта. Впрочем, как раз... не из-под пера. По газетам, перепечатавшим письмо, читателям было не понять, что оригинал написан... карандашом.

Известно, что заполучить ручку поэта даже на короткое время было весьма трудно. Да и подделать почерк «чужой» авторучкой почти невозможно, Но все эти сложности устраняются, если воспользоваться... карандашом. А уж сам почерк - сущий пустяк для профессионалов из ведомства Агранова. И если допустить это предположение, то развеваются асе огорчительные недоумения по поводу карандашного текста.
Письмо, как и многие другие вещественные доказательства, «взял себе» Агранов. Известно, что даже члены правительства при разделе наследства Маяковского руководствовались не подлинником, а... его газетной перепечаткой (факт беспрецедентный!)».

Найденные Скорятиным заметки кинорежиссера С. Эйзенштейна говорят, что он, отмечая в предсмертном письме «близость ритмического строя» к «блатной одесской поэзии», а так же «юродскому фольклору» времен гражданской войны (намекая тем самым на невозможность Маяковского быть автором письма), делает однозначный вывод: «Маяковский никогда ничего подобного не писал!» И еще: «Его надо было убрать. И его убрали...»

Оскорбительный тон письма по отношению к матери и сестре, а также беспрецедентное нарушение их наследственных' прав доказывают, что ничего подобного поэт т писал.

С Полонской Маяковский провел самый трагический год и хотел ввести ее в свой новый дом как жену. Упомянутая в предсмертном письме Маяковского как член его семьи, она была ловко отодвинута от каких-либо прав на наследство поэта. . Достались ей лишь тягостные беседы с Сырцовым да с Аграновым, сплетни, скорый развод с мужем и двусмысленное положение в обществе, когда Л. Брик почему-то считалась «вдовой Маяковского», будучи не разведенной с О. Бриком, а она; Полонская, по сути — «нелегальной» возлюбленной поэта. И в страшном сне не могло присниться молодой актрисе, какая неблагодарная роль уготована ей в этом театре абсурда Бриков.

Учитывая, что с 1930-го по 1958 год письмо лежала в сверхсекретных архивах ОГПУ, а затем в Политбюро ЦК КПСС, можно утверждать, что оно было фальшивкой, составленной в органах ОГПУ и призванной убедить всех в качестве главного доказательства самоубийства Маяковского.

«УГОЛОВНОЕ ДЕЛО № 02-29»

Несколько лет тому назад после многочисленных поисков Скорятину удается получить в секретном архиве «Уголовное дело № 02-29, 1930 года, народного следователя 2 уч. Баум. района г. Москвы И. Сырцова о самоубийстве В. В. Маяковского».

Приведем из милицейского протокола лишь некоторые факты, вызвавшие серьезные недоумения:
— в протоколе не упомянуто предсмертное письмо;
— не упомянут календарь, о котором сообщает В. Полонская. Сейчас календарь в Музее Маяковского есть;
— листки календаря от 13,14 апреля, вырванные Маяковским, исчезли;
— не был найден и допрошен «книгоноша» (не приходил ли под видом его человек, участвующий в подготовке убийства?);
— экспертиза рубашки Маяковского не проводилась. Рубашку взяла себе Л. Брик и сдала ее в музей только 24 года спустя. Нельзя поручиться за то, что с ней не «поработали» таким образом, чтобы она соответствовала версии о самоубийстве.

Этот протокол, передающий странное и бесспорное вмешательство в дело Агранова и его «коллег», был затем вместе с делом передан почему-то следователю И. Сырцову, в ведении которого находился другой участник района. Сырцов оказался для Агранова, видимо, более сговорчивым.

Противоречия между воспоминаниями В. Полонской и ее показаниями следователю, на взгляд Скорятина, объясняются тем, что она писала их восемь лет спустя и не для широкой публики, и ей, видимо, казалось, что проклятые допросные страницы навсегда канули в безвестность.

Что касается цецы протокольных показаний («был назойлив», «не собиралась уходить от мужа»), то именно такую версию и хотел получить от нее следователь И. Сырцов.

14 апреля И. Сырцов после допроса В. Полонской на Лубянском заявляет: «Самоубийство вызвано причинами личного порядка»,— что на следующий день будет опубликовано в печати.

15 апреля Сырцов делает в расследовании внезапный «беспричинный» перерыв, который Скорятин объясняет тем, что в этот день Сырцов получал на Лубянке необходимые инструкции для дальнейших действий. В деле есть документ, говорящий об остром интересе к смерти поэта со стороны сразу двух подразделений ОГПУ: контрразведывательного (Гендин) и секретного, которым руководил Агранов, в руках которого потом оказались все нити дела. Вероятно, ГПУ смутила в записи допроса фраза: «Я вышла за дверь его комнаты...» Выходит, поэт на какое-то время оставался один, а это могло породить всевозможные толки.

«Опасения гэпэушников были не напрасны,- развивает догадку В. Скорятин,— ибо вопрос, где находилась Полонская в момент выстрела, вызвал немало кривотолков. Ю. Олеша писал в Берлин В. Мейерхольду 30 апреля 1930 года: «...Она выбежала с-криком «Спасите», и раздался выстрел...» А сестра поэта Людмила Владимировна считала, что Полонская не только «вышла за дверь его комнаты», а уже «сбегала с лестницы». В своей тетрадке она записала: «Когда сбегала с лестницы П. (Полонская) и раздался выстрел, то тут же сразу оказались Агран. (Агранов), Третьяк. (Третьяков), Кольцов. Они вошли и никого не пускали в комнату».
Материалы дела так и не дали ответа на вопрос: успела ли Полонская выбежать из комнаты Маяковского или из квартиры, или же выстрел произошел при ней? Не дали, потому что, видимо, такой ответ просто был не нужен.

Вся поспешность и незавершенность, считает Скорятин, объясняется тем, что Сырцов явно «гнал» дело, и уже 19 апреля он закрывает его, вынося постановление, где единственный раз упоминается предсмертное письмо-«записка».

В прокуратуре в дело добавляется еще один документ: «Расписка. Мною получены от П. М. О, пр-ра т.Герчиковой обнаруженные в комнате Владимира Владимировича Маяковского деньги в сумме 2113 руб. 82 коп. и 2 золотых кольца. Две тысячи сто тринадцать рублей 82 к. и 2 зол. кольца получила. Л. Брик. 21.4.30».
«Лиля Юрьевна,— комментирует В.Скорятин,- не состоявшая (при живом-то муже!) ни в каких официальных родственных отношениях с Маяковским, ни с того ни с сего получает деньги и вещи, найденные в его комнате, а затем и все его наследство— и в материальных ценностях, и в бесценных архивах, являющихся, по существу, народным достоянием. Особый цинизм этой ситуации вот в чем. В письме сестры поэта Ольги Владимировны, отправленном родственникам несколько дней спустя после трагедии, сказано: «12-го я с ним говорила по телефону... Володя мне наказал прийти к нему в понедельник 14-го, и, уходя из дома утром, я сказала, что со службы зайду к Володе. Этот разговор 12-го числа был последний». Ясно; же, что «Володя» приготовил конверт для сестры с пятьюдесятью рублями как обычную, заурядную помощь семье. И вот это-то пособие выдается в материалах дела чуть ли не за окончательный, предсмертный будто бы расчет поэта со своими близкими! Не говорю уже о том, что этот факт лучше всего свидетельствует: у поэта и мысли не было уйти из жизни по своей воли».

Добавим к словам В. Скорятина, что все поведение Я. Брик как нельзя лучше свидетельствует о многочисленных направлениях личной заинтересованности Л. Брик и ее мужа в этом деле, о ее обширных связях с чекистскими кругами, сложившимися у нее благодаря работе мужа в ЧК еще с 1920 года (сначала в спекулятивном отделе, а потом «уполномоченным 7-го отделения секретного отдела»). Как обнаружил Скорятин, и сама Лиля была агентом этого жуткого ведомства. Номер ее чекистского удостоверения — 15073, а Осипа Брика— 25541. Понятно, какая организация помогла Брикам срочно уехать в феврале 1930 года из Москвы, чтобы оставить поэта в одиночестве. В связи с этим рассуждением Скорятина становится понятно, зачем Лиля Брик организует в 1935 году передачу своего письма через Агранова Сталину. Сталинская резолюция («Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи») должна была заставить советских издателей выпускать сочинения Маяковского огромными тиражами, в чем непосредственно, как наследница, была заинтересована Лиля Брик.

После сказанного Скорятиным напрашивается естественный вывод: Л. и О. Брики не могли не знать, что Маяковский в скором времени будет убит. Все их поведение это доказывает.

И последнее. В папке уголовного дела вместо «маузера №312045», упомянутого в милицейском протоколе, Скорятин

Читатель, конечно же, обратил внимание на то, сколько недоумений, нарушений, вопросов вызвало это дело о таком простом и обыкновенном самоубийстве «по личным мотивам», окруженное тем не менее строжайшей секретностью. Но все вопросы и проблемы исчезают или объясняются, если считать, что поэт был убит. Такой вывод делает и Скорятин. И тогда остается уже действительно последний вопрос: зачем это было сделано и кем? Скорятин допускает, что до конца жизни «поэт был верен романтическим идеалам революции. Но все чаще в его «партийные книжки» врывались ноты трагического разочарования, и все натужней он воспевал реальность. Зато крепло сатирическое обличение «дряни». В ходе набирающего силу ликования по поводу успехов-голос поэта начинал звучать опасным диссонансом. Появились и грозные предупреждающие сигналы: ошельмованы спектакли по пьесам «Клоп» и «Баня», снят портрет из журнала, все озлобленней травля в печати».

Размышляя над тем, как быстро сужался круг чекистов вокруг поэтй в последний месяц, Скорятин считает это не случайным. (К нему на квартиру сразу после отъезда Бриков переезжает Л. Эльберт, работавший еще в 1921 году в ВЧК зам. нач. инф. отдела и особоуполномоченным иностранного отдела, занимавшегося шпионажем и международным терроризмом, зачастила, семья чекистов Воловичей, и, наконец, заходил Я. Агранов, о котором Роман Гуль пишет: «При Дзержинском состоял, а у Сталина дошел до высших чекистских постов кровавейший следователь ВЧК Яков (Янкель) Агранов... ставший палачом русской интеллигенции. Он... уничтожил цвет русской науки и общественности... Это же кровавое ничтожество является фактическим убийцей замечательного русского поэта Н. С. Гумилева...») Маяковский, видно, не понимал, «с каким всепожирающим огнем он играет», соприкасаясь с какими-то тайнами ГПУ. И потому для выводов об убийстве поэта есть самые серьезные основания. Анализ последних дней поэта говорит о том, что убийство готовилось под руководством ГПУ 12 апреля, но по каким-то причинам сорвалось. (Блестящая догадка Скорятина, объясняющая, почему на якобы предсмертном письме поэта стоит эта дата.) Наплыв сотрудников ГПУ 14 апреля (из секретного отдела, контрразведки и оперода, занимавшегося арестами, обысками, провокациями, терактами), считает Скорятин, с одной стороны, бросает тень на репутацию пролетарского поэта, вынуждая нас сегодня подозревать его не только в творческом сотрудничестве с режимом, а с другой — может стать свидетельством недоверия властей к поэту.

Скорятин установил, что в день гибели Маяковского активность сотрудников ,ГПУ была явно выше, чем в другие дни. Видимо, давно обнаружив слежку, поэт и был от этого постоянно расстроен. Из показаний В. Полонской следует, что, когда она выбежала на улицу после выстрела, к ней подошел «мужчина,
спросил мой адрес». То же самое произошло и с книгоношей, протокол допроса которого хранился десятилетиями в глубочайшем секрете. А книгоноша Локтев: оказался в квартире, наверно, всего лишь за несколько минут до выстрела, потому что он случайно видел, как «Маяковский стоял перед ней к (Полонской) на коленях...». Из протокола же осмотра тела поэта явствует, что выстрел был произведен сверху вниз & i (поскольку пуля вошла около сердца, а прощупывалась около последних ребер внизу спины) «и похоже,— делает вывод Скорятин,— в тот момент, когда Маяковский стоял на коленях». Это последнее, к чему он пришел в расследовании.

Скорятин не нашел, кто убийца. Но своим исследованием он доказал, что советского официального мифа о самоубийстве поэта Маяковского больше не существует, что тайна этого трагического события им раскрыта— поэт Маяковский был убит.

Имя убийцы неизвестно. Зато нам известно, кому это было выгодно, кто был в этом заинтересован, кому не нравились его пьесы, желание написать поэму «Плохо» и многое из того, что уже родилось внутри него и только искало выхода. Отсюда его желание освободиться от ига Бриков, ставших ему давно духовно чуждыми людьми, порвать с чекистским окружением, желание говорить «во весь голос» то, что рождалось в его сердце. Не случайно в один из приездов в Париж он с поразительной откровенностью говорит Ю.Анненкову, «что коммунизм, идеи коммунизма, его идеал, это — одна вещь, в то время как «коммунистическая партия», очень мощно организованная... и руководимая людьми, которые пользуются всеми выгодами «полноты власти» и «свободы действия», это — совсем другая вещь».

Не случайно колеблется его вера. Поздно вечером 13 апреля 1930 года «...у него вырвалось восклицание: «О Господи!». Полонская сказала: «Невероятно! Мир перевернулся. Маяковский призывает Господа. Вы разве. верующий?» А он ответил: «Ах, я сам ничего не понимаю теперь... во что я верю!»

Если бы Маяковский захотел приспособиться, он бы написал поэму «Иосиф Виссарионович Сталин». Поэт на это не пошел, хотя ему наверняка настойчиво подсказывали. Но те главные ошибки, которые он сделал в жизни, и в поэзии (вставая художественным словом на сторону тех, кого надо было этого слова лишить), они были искренние. И как всякий человек, который искренне ошибается, тот и очень медленно прозревает. Но когда уж он прозреет, в нем родятся такая стальная воля, такая колоссальная мощь, дающиеся ему самой правдой его жизни, то с этим человеком уже не совладать. Он пойдет на все и сделает,то, что надо сделать. И такой Маяковский рождался.

Я знаю силу слов,
я знаю слов набат.
Они не те,
которым рукоплещут ложи...

Разве не слышна эта колоссальная духовная мощь, только-только оперившаяся в неясные строчки, только-только вышедшая из души его сердца, но уже возвестившая, что старого Маяковского со своими бесчисленными томами своих «партийных книжек» больше никогда не будет, даже если для этого потребуется, чтобы не был он сам. Рождающийся заново Маяковский не хочет мириться с тем, с чем мирился раньше, не хочет больше слушать тех, кого слушал раньше, не хочет больше ни перед кем склоняться, а хочет БЫТЬ, чего бы это ему ни стоило. Он бросает вызов самой Смерти - ...и та принимает его.

...В одном, пожалуй, можно согласиться с Лилей Юрьевной и Осипом Максимовичем — да, Маяковский действительно предсказывал свою смерть, но смерть — насильственную! И не просто предсказывал, но и хотел, но и призывал, но и жаждал всей душой. И чем ближе к 30-му году, тем сильнее этот неведомый порыв души, прорывающийся лишь в стихах.

[Старуш-ка]

http://www.aif.ru/online/aif/1381/14_01?print