SASHA » 13:41:09, Понедельник 06 Октябрь 2008
Далее из заключительного слова Зиновьева, на заседании 23 декабря.
История наших разногласий
Я перехожу теперь, товарищи, к вопросу об истории внутренних расхождений в руководящем ядре ленинцев. Я думаю, товарищи, что было бы гораздо лучше, если бы то громадное количество ораторов, которые выступали против нас, все же уделяли бы хоть половину своей аргументации нашим политическим доводам и на них отвечали, а между тем на 95% огонь был сосредоточен на этой «истории внутренних расхождений». Но, конечно, этот вопрос имеет свое значение, и я должен в свою очередь осветить, как он мыслится нами.
Я начну с XII съезда. Вы знаете, что XII съезд происходил в обстановке, когда Владимир Ильич хворал, когда мы все еще надеялись на быстрое его выздоровление, когда мы должны были первый съезд проводить без него. Вы знаете, что были разговоры о сложившемся ядре в Центральном Комитете нашей партии, что XII съезд молчаливо сошелся на том, что это ядро и будет вести, конечно, при полной поддержке всего Центрального Комитета, нашу партию, пока встанет Ильич.
Я припоминаю, что тогда же были произведены первые нападения, тогда уже начались они, особенно остро направленные против меня. Я напомню следующие слова тов. Сталина из протокола XII съезда в ответ т. Осинскому.
Сталин сказал:
«Я не могу, товарищи, пройти мимо той выходки тов. Осинского, которую он допустил, - некрасивой выходки, неприличной, - которую он допустил в отношении тов. Зиновьева. Он похвалил тов. Сталина, похвалил тов. Каменева и лягнул тов. Зиновьева, решив, что пока достаточно отстранить одного, а потом дойдет очередь и до других. Он взял курс на разложение того ядра, которое создалось внутри ЦК за год работы, с тем, чтобы постепенно, шаг за шагом, разложить все. Если он серьезно думает преследовать такую цель, если тов. Осинский серьезно думает предпринять такие атаки против того или иного члена ядра нашего ЦК, я должен его предупредить, что он наткнется на сплошную стену, о которую, я боюсь, он расшибет себе голову».
Эта речь Сталина отражала тогда настроение громадного большинства съезда, во всяком случае, громадного большинства ленинцев. (Голос: «Это ведь хорошая речь».) Да, хорошая. Но уже тогда вы видели, как брался прицел.
Как пошло дело дальше? Между XII и XIII съездами у нас почти что не было сколько-нибудь серьезных расхождений. Первое серьезное расхождение началось после XII съезда, можно сказать – назавтра после XII съезда. И тут решающую роль играет выступление тов. Сталина, то выступление, на которое ссылался тов. Сокольников, - речь тов. Сталина у секретарей укомов, которая была потом напечатана, речь, содержавшая прямое нападение на Каменева и меня.
Нападение на меня было по вопросу о диктатуре партии, - формулировка, которая была одобрена XII съездом партии и которую Сталин критиковал в этой речи у секретарей укомов, сказавши, что, «кажется», XII съезд ее принял.
Сталин сделал самое решительное выступление против «ядра» через газеты, оно и разложило это ядро. (Голос: «Когда это было?».) Это было после XIII съезда партии, месяц спустя, не могу точно сказать, но очень скоро после XIII съезда. Это было сказано в статье и в речи, напечатанной во всех газетах, а затем издано отдельной брошюрой. У нас тогда собралось несколько руководящих товарищей, человек 15-17 большевиков-ленинцев, которые обсуждали создавшееся положение. Они признали неправильность выступления тов. Сталина и принципиальную его ошибку по вопросу о диктатуре партии.
Потом была напечатана без подписи моя статья в «Правде», в которой было выражено наше общее мнение. Затем было выработано в первый раз нечто вроде писаной конституции насчет того, как нам жить дальше. У нас председательствовал тогда тов. Рудзутак, мы ему дали эту конституцию спрятать, а потом порвать, и он порвал ее; видимо, она больше не существует. В это время были отставки со стороны Сталина, которые мы, конечно, отвергли, было принято решение, что дальше мы все будем согласовывать свою дальнейшую работу и.т.д. Но попытка вынести все это в печать сыграла решающую роль. И на вопрос к Сталину, зачем он выступил со своей статьей, он сказал, что он имел целью расширить ядро, ибо оно стало узким. Мы на это отвечали: «Само собой понятно, не может быть речи о том, чтобы тройка руководила, нужен более широкий коллектив». Никто из нас никогда не стоял за то, чтобы тройка руководила, но все решительно протестовали против того, что такие вещи делаются через печать. Незачем было писать статью и выступать в печати.
Затем, товарищи, тут же предлагали тогда «теорию обруча», вовлечение в ЦК из более широкого круга товарищей, с целью удерживать от полемических увлечений и резкостей отдельных товарищей и создать обстановку дружной и совместной работы.
Здесь на съезде получило значение сообщение о «кисловодских пещерах», и на этом «пещерном заседании» я вынужден был остановиться. Оно происходило в 1923г., летом после XII съезда, а е в разгар дискуссии с Троцким, как об этом говорил т. Ворошилов. Присутствовал там целый ряд товарищей, находившихся на отдыхе, а часть, кажется, была приглашена из товарищей Ростовцев, которые были близко. Дело шло о том, как нам наладить работу впредь до восстановления здоровья Владимира Ильича. Все тогда еще, как я помню, уехали в отпуск с надеждой, что Владимир Ильич вернется к работе. Вот и думали: как же нам все-таки продержаться, если болезнь затянется (опасения тоже были), как нам поддержать равновесие. На этом совещании были представлены два мнения. Все участники совещания понимали, и всем им одинаково было ясно, что Секретариат при Владимире Ильиче это одно, а Секретариат без Владимира Ильича – это совершенно другое. При Владимире Ильиче, кто бы ни был секретарем, кто бы ни был в Секретариате, все равно и тот и другой играли бы ограниченную служебную роль. Это был организационный инструмент, но долженствовавший проводить определенную политику. Без Владимира Ильича стало всем ясно, что Секретариат ЦК должен приобрести абсолютно решающее значение. Все думали, как бы сделать так, - было это, повторяю, до первой дискуссии с тов. Троцким, - чтобы мы имели известное равновесие сил и не наделали больших политических ошибок, выходя в первое наше большое политическое плавание без Владимира Ильича в обстановке, гораздо более трудной, чем ныне. Мы жили тогда душа в душу с Бухариным, почти во всем мы были с ним солидарны. И вот тогда у нас возникли два плана. Один план – сделать Секретариат служебным, другой – «политизировать». Секретариат в том смысле, чтобы в него вошли несколько членов Политбюро и чтобы это было действительно ядро Политбюро. Вот между этими двумя планами мы и колебались. В это время назревали уже кое-какие личные столкновения – и довольно острое столкновение – с тов. Сталиным. Вот тут возник план, принадлежавший Бухарину, - кажется, это было вчера засвидетельствовано, если нет, это, вероятно, можно засвидетельствовать письмом, ибо об этом плане мы с Бухариным написали тов. Сталину, и, вероятно, у тов. Сталина сохранилось это письмо. Об этом письме, конечно, в газетах ничего не было. План был такой: а может быть, нам политизировать Секретариат таким образом, чтобы в него ввести трех членов Политбюро, чтобы это было нечто вроде малого Политбюро; раз Секретариат получает такое громадное решающее значение, может быть лучше, чтобы в него входило 2-3 члена Политбюро. В числе этих трех называли: Сталина, Троцкого, меня или Каменева или Бухарина. Вот этот план обсуждался в «пещере», где были покойный Фрунзе, Лашевич, Евдокимов, Ворошилов, где был ряд товарищей совершенно различных настроений, совершенно различных личных связей и т.д. Насколько помню, решения никакого принято не было и не могло быть принято. Помню живо, что Ворошилов возражал, другие склонялись к этому. Было решено, что Серго Орджоникидзе должен ехать в Москву, и ему, как другу Сталина поручили сказать последнему, что вот были такие-то разговоры. Было, кажется, и письмо послано через него. (Орджоникидзе с места: «Через меня».) Серго это подтверждает. Вот обстановка, которая показывает, что никаких элементов, о которых сейчас говорят, что будто бы здесь было начало склоки или интриганства и .т.д., - никаких этих элементов здесь не было ни на иоту. Были больше споры по этому вопросу, и многие рассчитывали (в том числе и я), что тов. Троцкий будет работать с нами, и нам совместно удастся создать устойчивое положение. На такой план многие соглашались. И вот все мнения подытоживаются, и через тов. Серго Орджоникидзе, т.е. ближайшего друга тов. Сталина, последнему письмо. Тов. Сталин ответил тогда, кажется, телеграммой грубовато-дружеского тона: мол, дескать, вы, ребята, что-то путаете, я скоро приеду, и тогда поговорим. Затем, через некоторое время он приехал, и тогда, - не помню, в «пещере» или в другом месте, - состоялось у нас несколько разговоров. Было решено в конце концов, что Секретариата не будем трогать, а для того, чтобы увязать организационную работу с политической, введем в Оргбюро трех членов Политбюро. Это тоже не особенно практическое предложение внес тов. Сталин, и мы на него согласились. Мы ввели в Оргбюро трех членов Политбюро: т.т. Троцкого, Бухарина и меня. Я посетил заседание Оргбюро, кажется, один или два раза, т.т. Бухарин и Троцкий как будто не были ни разу. Из этого ничего не вышло. И эта попытка оказалась ни к чему.
Товарищи, это были поиски, нащупывание новых методов в работе нашего руководящего коллектива, в которых принимали участие все, а теперь валить все это на мою голову, что, дескать, ты тогда начинал борьбу и затевал всякие коварные планы, - это абсолютно неправильно и несправедливо. Не так начинается борьба, - я не делал никаких открытых выступлений в печати против того или иного члена политбюро, а товарищи говорили, вместе говорили об этом, откровенно, написали об этом тов. Сталину, тов. Сталин приехал к нам, и мы приняли его предложение. Из этого предложения, правда, ничего у нас не вышло. Вот как в действительности обстояло дело. Изображать, что это был сговор мой с тов. Троцким против тов. Сталина, - кто этому поверит? Все дело было до дискуссии, когда жив был Владимир Ильич, все дело было тогда, когда мы нащупывали другие средства налаживания руководства.
Я думаю, товарищи, что из области истории наших разногласий, которые теперь кое-кому выгодно изображать в совершенно превратном виде, это самое решающее место.
Затем начинаются разногласия в связи с крестьянским вопросом. Оттенки тут, несомненно, были. Правда, не столь они были велики, как любят изображать, но они были. Вот я, например, хорошо знаю, что по партии давно гуляет такая версия, что на прошлогоднем октябрьском пленуме Центрального Комитета Зиновьев до того увлекся, что предложил создание организаций и беспартийных фракций крестьян, с предоставлением им свободы печати и т.д. Вот тут мне тоже посчастливилось найти следующий документ: когда была подготовлена резолюция тов. Молотова к октябрьскому пленуму Центрального Комитета в 1924г. О нашей работе в деревне, я написал тов. Молотову письмо, которое прочту:
«Тов. Молотов.
К вашему проекту (о деревне) хотел бы внести следующие поправки:
1. Поручить Политбюро в кратчайший срок провести пополнение ряда наркоматов(Наркомзем, НКПР, Наркомздрав, Наркомвнудел, Наркомсобес) 1-2 членами коллегии из крестьян, связанных с широкими слоями деревни.
2. Поручить Оргбюро в срочном порядке обеспечить привлечение членами коллегий работников из крестьян в соответствующие губотделы(и уездные отделы) на местах
3. Предрешить включение в состав ЦИК СССР и ВЦИК РСФСР большего количества беспартийных крестьян(минимум по одному на губернию) и поручить ряду членов ЦК(Калинин, Молотов, А.П. Смирнов и др.) серьезно поставить работу этой беспартийной фракции, с учетом опыта ее деятельности в комиссии ЦК по делам деревни(дать этой фракции свой еженедельник, под нашим, на деле, контролем).
4. Если вы не согласны на образование крестьянских отделов (давайте об этом поговорим), то на ст.1,п. «а» прибавить: работа комиссии должна вестись под руководством члена бюро губкома, и ей должно быть уделено серьезнейшее внимание.
5. В пункте об антирелигиозной пропаганде прибавить: не только против «административного воздействия», но и против грубой, бестактной формы антирелигиозной пропаганды, против нахрапа, торопливости и пр.
6. Ввести специальный пункт – о растущей «ревности» среди крестьян к рабочим(хорошо-де живут, курорты и пр.). Нужно специальное ознакомление деревни, нужно и по крестьянской и по рабочей линии разъяснять.
7. Сюда же спец. Пункт о казачестве (в духе вчерашнего разговора).
8. В главе о молодежи – специально прибавить:
а) о важности крестьянского журнала молодежи и
б) более точные директивы о возможностях количественного захвата РЛКСМ в деревне.
Давайте поговорим об этом.
Привет. Г.Зиновьев ».
Когда на пленуме встал вопрос о внесении конкретных поправок, я эту записку, содержавшую мои предложения, дал тов. Сталину, с которым отношения у нас были тогда дружескими. И вот эта записка у меня сохранилась с замечаниями тов. Сталина (могу представить, если нужно, ее в президиум). Он вносит в эти мои предложения одну поправку. Какую же? Выбросить часть четвертого пункта о крестьянских отделах и заменить его созданием комиссии по работе в деревне при губкомах. Вот его точная формулировка: «обязательная необходимость комиссий по работе в деревне в центре и на местах».
Повидимому, это было правильно, но он ни звука не говорит, не вносит поправок относительно беспартийных крестьянских фракций и беспартийного еженедельника. (Голос с места: «Это нехорошо».) Вот именно, это-то и нехорошо было, что если мы совещаемся предварительно, если мы вместе хотим работать, и если ты видел, что тут есть ошибки, - ты должен был сказать, что это неправильно. Если ты считал это неправильным, то нужно было прямо сказать, а не выходить, промолчавши, когда тебе показывали, на широкое собрание с протоколом и говорить, что это не так. Во-первых, вы видите, что я не предлагал системы фракций, а говорил, что в Центральном Исполнительном Комитете тех крестьян-беспартийных, которых мы возьмем по одному от каждой губернии, надо организовать в беспартийную фракцию (мы потом решили - группу) и дать им еженедельник под нашим руководством. Допустим, что это была ошибка, но я вам показываю на этом примере, как начали разлаживаться наши отношения, и как из мелочей нарастали крупные вещи, и как в этом не всегда виноват «злодей» Зиновьев, как здесь старались изобразить дело.
Дальше были расхождения по вопросу о выводах из второй дискуссии с тов. Троцким. Что касается т. Калинина, то он имеет моральное право сказать, что он с самого начала до конца держался другой точки зрения, - он и отчасти тов. Бухарин. Тов. Калинин действительно с самого начала говорил, что организационных выводов не нужно, что он их не понимает, и партийная масса не поймет их. Он имеет моральное право сказать: «Я держался другой точки зрения». Что касается нас, остальных «грешных», то по сути тут расходились в деталях. И предварительное решение, которое намечалось, сводившееся к резким организационным выводам против тов. Троцкого, было принято при одном или двух воздержавшихся.
Теперь, товарищи, по существу. Мы держались такого взгляда: если мы, партия в целом, подошли к тому, что обвинили тов. Троцкого в полуменьшевизме и сказали в резолюции вполне определенно об этом, если мы это в течение нескольких месяцев говорили всей стране, всему миру, то мы считали, - раз мы говорим так партии, - то такому товарищу, по крайней мере в данный период времени, не может быть места в генеральном штабе ленинизма, в основном органе большевистской партии. Мы считали что тот, кто сказал «а», тот должен сказать «б».
Троцкий (с места). Правильно!
Зиновьев. Теперь я должен сказать то же самое относительно нас с тов. Каменевым. Мы это говорим вполне определенно. (Голоса: «Правильно!».) Товарищи большевики, собравшиеся на XIV партсъезде, вы не шутки шутите, и мы с вами не шутки шутим, вы знаете нас не первый год, и мы знаем вас не первый год, а десятилетия; если вы пришли к выводу, что мы впали в ликвидаторское безверие, что мы пораженцы, что мы аксельродовцы, то вы должны прямо сказать тогда, что таким людям не место в генеральном штабе партии, таких людей надо послать куда-нибудь на отдых. (Голоса: «Правильно!».) Когда нам говорят, что, вот видите, теперь это повернуло против вас, - в каком смысле повернуло против нас? Если мы, действительно, повинны в том, что нам приписывают, что мы размагнитились, мы перестали быть большевиками, если вы этому верите, то вы обязаны это сказать. Я должен прибавить, что как ни жестоки были обвинения, которые мы бросали тов. Троцкому, конечно, они были не очень нежными, все-таки мы никогда его пораженцем не называли. Вы подумали о том, что значит пораженец, ликвидатор? Z? конечно, не буду это взвешивать на аптекарских весах. Мы сказали про Троцкого весьма серьезные вещи. Про нас сказаны большие вещи, во всяком случае, не меньшие. И сказано это также всей стране, всему миру. Если вы так говорите, а я думаю, что вы так говорите это не для того, чтобы поиграть на этом словечке, не для того, чтобы попугать, если вы это сказали всерьез, полновесно, если вы думаете о нас, что мы ликвидаторы, пораженцы и.т.д., конечно, это для нас большое несчастье, но тогда из этого вы должны сделать серьезный вывод перед партией. (Голоса: «Правильно!».) Мы этого требуем. (Аплодисменты.) Вот, товарищи, основное, что я хотел сказать об истории наших разногласий. Здесь, конечно, ходит много шуточек о том, что комсомол подзуживают, вложили им нож в руки. Много шуточек ходит на этот счет, в частности тов. Томский говорил, что часто на деревне так бывает – сначала подпустят мальцов, они подерутся, а потом идут родители в бой.
В действительности дело обстояло не так просто. Дело обстоит так. В тот момент, когда большинство ЦК молодежи разошлось в одном из вопросов, вопросе о Троцком, с большинством ЦК партии, то приступили к разгону. Я, к сожалению, не имею сейчас под руками тот список этого избиения младенцев. Но я знаю наверное, что не менее 15 цекистов комсомола было разогнано. (Голоса: «Правильно!».) Пошло это гулять по всем местам. Конечно, это вызывало определенное недовольство, которое постепенно накапливалось. И комсомольская печать помаленьку перешла в руки Слепковых, Горловых и Ко, которые писали, что комсомол по существу должен стать крестьянским союзом, и искажали нашу политическую линию в деревенской работе. Это вызывало протест у рабочих ребят. Постепенно это разгорелось. Я думаю, что система разгона почти целого ЦК молодежи – не очень хорошая система. Думаю, понятно, она не могла не привести к накоплению определенного недовольства. Изображают дело так, что за этим стоял специально Зиновьев, и т.д. Да, руководство молодежью по поручению ЦК долгое время лежало на моих и бухаринских плечах. Спорили мы на последнем съезде комсомола, когда дело шло о секретаре ЦК комсомола. Тов. Сталин защищал Тарханова. Я был против, желая сделать уступку тогдашнему меньшинству – Петровскому и другим, которые на персоне Тарханова особенно заостряли вопрос. Так обстояло дело. Когда у нас в ЦК в январе 1925г. Начались разногласия по вопросу о том, быть ли Троцкому в ЦК и Политбюро, ЦК комсомола был втянут в их разрешение. По этому поводу была поднята невероятная кампания: как так, зачем вы втянули в эту историю комсомол? Теперь же, когда надо Зиновьева, Каменева и т.д. объявить пораженцами, разве не был пущен в ход ЦК комсомола? Они уже вынесли резолюцию, она напечатана. В самом деле, кто теперь втягивает их? Спор идет между основным ядром ленинцев, решение ещё не вынесено, а уж большинство ЦК комсомола вынесло эту резолюцию. Такое положение вы считаете правильным? (Голоса: «Правильным».) Вот видите. Вы знаете мораль готентотов? Это готтентотская мораль. Тогда, по крайней мере, не надо приходить со слезами на тему о том, что мы втягивали молодежь, и.т.д.
Эта сумма разногласий накоплялась постепенно. Мы были поставлены в почти полную невозможность работать. И теперь это взорвалось. Политические разногласия назревали. Нельзя говорить, что нет политических расхождений. Они есть. Я не говорю о том, что есть отличившаяся и оформившаяся группа. Конечно, будут известные перегруппировки сил и т.д. Прав был тов. Калинин, когда говорил, что время покажет. Многие вопросы разъяснит время. Но, что сейчас назревают крупнейшие проблемы расхождения, связанные с крестьянским вопросом, - это бесспорно. Бесспорно и то, что надо во что бы то ни стало изживать то, что у нас имелось внутри ЦК. Прав был тов. Ворошилов, когда он говорил, только почему-то на нас одних взваливал, они-де мыслят: один-три-семь, руководящее ядро, ибо больше семи считать не умеют.
Семерка якобы, это – их максимум. Все это ерунда. Мы прекрасно видим, не хуже других, что нарастают новые возрастные группы в нашей партии, которые пробивают себе дорогу и должны ее пробивать. Факт, что у нас членов партии до 1905 г. Осталось меньше 2.000 человек, из них, вероятно, половина полуинвалиды, выбывшие из строя. Я беру цифру членов партии до 1917 года, она очень незначительна, всего 8,5 тысяч, меньше 10.000. А остальные? Это – новые поднявшиеся слои, которые должны вести партию; потому что кто же другой поведет ее? Это совершенно ясно. Совершенно ясно также и то, что у нас начинают вырастать крупнейшие руководители и вожди. Ясно, что для того, чтобы руководить той или другой губернией, величиной почти в целую европейскую страну, тут нужны крупные силы, крупные руководители. Неужели вы принимаете нас за таких головотяпов, которые этого не понимают? Неужели вы думаете, что мы не понимаем, что руководить целой крупной организацией, насчитывающей 50-100 тысяч членов партии, или областной организацией, в которую входят несколько губерний, с крестьянским переплетом и.т.д., что организовать такую область и руководить хозяйством ее, - неужели вы думаете, что мы не понимаем, что тут нужны крупные работники, которые должны иметь голос, вес, влияние и т.д.? Мы, конечно, великолепно понимаем, что руководство должно находиться в коллективных руках Центрального Комитета нашей партии. И тут тов. Ворошилов должен обратиться по другому адресу. Если он говорит, что мы-де только умеем до семи считать, я думаю, что другого упрека заслужили члены ЦК в своей массе. Вот, т.т. из 50 членов ЦК – они часто оказывались в-нетях. Тогда, когда надо было решительное слово всего Центрального Комитета, - они оказались в-нетях. (Аплодисменты ленинградцев)/ Они оказались в-нетях не далее, как перед открытием нашего партийного съезда. (Ворошилов: «А сколько раз мы вас одергивали, т.т. Зиновьева и др.?»/) Я спрашиваю, почему эти т.т. оказались в-нетях накануне открытия партийного съезда? Почему мы не поговорили относительно этих вопросов в более полном составе? (Орджоникидзе: «Вы ни разу не пытались этого сделать».) Это должно было сделать большинство, кто же другой это мог сделать? (Голос: «Почему вы не поставили этого вопроса, если вас обижали?».) Почему не было собрано широкое собрание цекистов, на котором были поставлены эти вопросы? Этого не было, т.т., так как они оказались в данном случае в-нетях. Обруч оказывался частенько не существующим. (Шум.) Идейного обруча, о котором Ильич говорил, когда он собирался реорганизовать Рабкин, о чем он высказывался в известном письме, - этого не удалось выполнить. Где было сказано ваше твердое слово, к чему сводились за последний год ваши намерения, дабы действительно удержать единство в руководящем коллективе, когда разногласия разжигала другая сторона? Где была защита прав меньшинства? Где была элементарная защита? Этого не было, товарищи, и поэтому теперь нечего на это пенять. Вы прекрасно знаете это, вы должны подтвердить, что вовремя последнего октябрьского пленума мы решили, что уклон Слепкова неправильный, и говорили в нашей революции, что надо было выступить против этого. Вы знаете, что нам не дали этого сделать. Вы не протестовали ни одним словом, не добились того, чтобы это было проведено.
Вот тут вчера дело изображали так, что нам нужно будто бы «крови» тов. Бухарина. Представьте себе, какой вздор! (ленинградцы кричат: «Правильно!».) Вы прекрасно знаете, что писал и говорил не раз Ильич о Бухарине, что в условиях самой жестокой борьбы на него сердиться невозможно. Так стоит вопрос и сейчас. Никто никакой «крови» тов. Бухарина не жаждет, это совершеннейшая ерунда. Вы это отлично понимаете. А фот нескольких профессоров красных надо потягать. Что же, вы в самом деле думаете, что у меня какая-нибудь вражда? Что же, вы в самом деле думаете, что у меня какая-нибудь вражда к тов. Слепкову? А мы считаем – и всякий, кто внимательно будет смотреть, увидит, что это так, - мы считаем, что эта группа ведет печать в сторону от ленинизма, как это было у нас уже в 90-х годах в рабочем движении. Ведь эта школа молодых руководит печатью, печать , это – могучая сила, печать не только почитывают, печать организует общественное мнение, и эту самую печать они ведут неправильно. (Голос с места: «А Сафаров?».) Они делают в тысячу раз больше ошибок, чем Бухарин, а ведь они фактически руководят и нашим центральным органом, и журналом «Большевик». Когда мы полезли на стену и добились того, что было сказано, что их надо одернуть, то назавтра это было похерено, и из 50 человек Центрального Комитета, руководящих Советским Союзом, никто не счел нужным протестовать и сделать так, чтобы это было проведено и чтобы какие-нибудь права в этом направлении были сохранены.
Голос. Как вы оцениваете Сафарова?
Зиновьев. Если бы дело шло о том, чтобы поправить какую-нибудь ошибку тов. Сафарова, то мы бы десятки раз это сделали, и мы сняли его с редакции по желанию большинства ЦК.
Орджоникидзе (с места). А Слепкова не сняли с комсомола?
Зиновьев. Вопрос сейчас перешел в другую стадию. Вот основной гвоздь положения: в резолюции или письме Московского Комитета сказано:
«Мы точно так же полагаем, что точка зрения т.т. Каменева и Зиновьева выражает неверие во внутреннюю силу нашего рабочего класса и идущих за ним крестьянских масс. Мы полагаем, что она есть отход от ленинской позиции».
Это сказано от имени Московского Комитета. Эта же мысль повторена в передовице «Правды», в центральном органе нашей партии, это пошло гулять по всей стране, по всему миру. Подумайте только, что писалось в двух последних передовицах «Правды»! Позавчера пишут о духе ответа МК, что Каменев и другие – ликвидаторы, не верят во внутреннюю силу и.т.д., а назавтра пишут: дискуссии никакой мы не позволим, дискуссию развивать нельзя. Получается такое положение, товарищи, что за неделю до съезда мы, меньшинство Политбюро, занимавшие ряд ответственных постов объявлены ликвидаторами, пораженцами и т.д., - это скреплено печатью московской конференции, это вы хотите закрепить на съезде, а после этого – исключить всякую дискуссию, как вы пишите. Разве это возможное положение в партии? Одно из двух: или вы действительно считает нас ликвидаторами, пораженцами, аксельродовцами и.т.д., - тогда надо это сказать не за неделю до съезда, это надо сказать, хотя бы за месяц до съезда, чтобы знали об этом партийные конференции и чтобы мы имели возможность ответить. Ведь мы ни одной статьи в «Правде» не напечатали, - и все это пошло по всей стране, все это пошло по всему миру. Вы думаете, что это может выдержать партия, вы думаете, что может выйти так, что за неделю обвинили во всех смертных грехах, затем скрепили печатью, а потом на утро написали передовицу и – молчать! – дело кончено? Что же, вы думаете: «Рабочая Газета», которую рабочий читает в Москве и других городах, все это распространяет, а мы будем об этом молчать?
Не думаете ли вы, что иностранные коммунисты не будут этим интересоваться, не будет этим интересоваться печать коммунистическая и социал-демократическая, не будет завтра же разговоров об этом? И вы думаете, что мы, как мертвые, будем молчать и останемся сл всеми ярлыками, которые хотят нам приклеить, и не попытаемся объяснить партии, что мы не ликвидаторы, не аксельродовцы, не пораженцы. (Голоса: «Троцкий молчал». Орджоникидзе: «Вам не разрешат».) Этого, товарищи, нельзя ни от кого требовать. Если бы партия все вопросы продискутировала, если бы мы имели возможность отвечать, если бы все было переговорено, - тогда другое дело. Но этого не было. Ни на одной конференции, кроме московской, вопрос не стоял, да и там он стоял анонимно. Нашего голоса, нашего ответа и широкого обсуждения нигде не было. И здесь, товарищи, выход может быть только один: или мы не ликвидаторы, не пораженцы, не аксельродовцы, - тогда надо это сказать; или мы ликвидаторы, пораженцы, асельродовцы, - тогда надо сделать соответствующие выводы. Но надо понять, что если бы вы даже трижды постановили, то это не конец. Так кончить это невозможно. Это пойдет в низы, в рабочие массы, и в такое положение нельзя ставить ни одного члена партии. (Голос: «Рабочие хотят работой заниматься, а не дискутировать».) Мы тоже хотим заниматься работой, но если говорят, что мы пораженцы и аксельродовцы, мы должны партии разъяснить, что мы не пораженцы, не ликвидаторы, не аксельродовцы. Мы имеем полное право, полнейшее, абсолютное право. (Голоса: «Объясняйте это на съезде».) Никогда этого, товарищи, не было в жизни нашей партии. (Голос: «А Троцкий?».) назовите мне пример, чтобы за неделю до съезда объявить пораженцами, писать передовицы, а потом заявить, что нужно кончить эту дискуссию. Вы скажете, что мы сами виноваты, что мы сами подстроили себе такое положение. (Голоса: «Конечно».) Нет, товарищи. Мы виноваты в том, что мы были слишком доверчивы, что надеялись на ликвидацию разногласий без вынесения их на широкое обсуждение. У нас иногда возникало предположение: а что? Если большинство за недельку до съезда заставит говорить о разногласиях? Но мы отбрасывали эту мысль, так как не допускали, что это предположение может осуществиться. Худшие предположения осуществились. В последние дни перед съездом и на съезде пытаются оклеветать и заставить молчать.
Я, товарищи, говорю, что этот номер не может выйти. В истории большевистской партии не было и не должно быть такого положения, чтобы члена партии или организации объявили ликвидатором и пораженцем, а после этого заставили бы молчать. Этого не может быть и сейчас. (Голос: «Ультиматум».) Товарищи, не кричите таких страшных слов. Ультиматум! Когда кричали, что партия «не станет на колени», - вот это была нехорошая демагогия. Я понимаю, что партия может заставить каждого из нас сделать все, что угодно. Но на самом съезде партии я имею право сказать, что этого нельзя сделать ни с одним членом нашей партии, ни с членом Политбюро.
Если я ликвидатор, пораженец, аксельродовец, - вы должны были сказать это раньше и заставить защищаться, а не пустить передовицу и в другой статье объявить, что после этого дискуссия окончена. Так, товарищи, выйти не может и так не выйдет. (Голос: «Вы сами так сделали».)
_________________________
орфография и пунктуация сохранены.
