Лжевоспоминания ... Как Вам это?!

[Данита]

Снова Гарина!!!!!!!!!



«О каждом из писателей я пишу отдельно, но об этих двух ярких представителях литературной богемы, об этих двух самородках — детях деревни я не могу написать раздельно, так как все самые яркие моменты, описываемые мною здесь, тесно связаны друг с другом... Тесно связаны с обоими...
Есенин и Устинов — две жертвы косности, распада и разложения той эпохи, которая их воспитала. В которой их слабые, восприимчивые души получили первое впечатление... И первые жизненные уроки...
В меньшей степени это можно отнести к Есенину... В большей — к Устинову.
Есенин не знал цены жизни... Не успел хлебнуть и всей тяжести ее, войдя в жизнь сразу же известным... Сразу же признанным... Сразу же любимым поэтом...
Устинов, наоборот, знал и жизнь, и цену ей, хорошо и тяжко приобретал все права на нее, преследуемый неудачами и разочарованиями...
Есенин унес из деревни память о покосившейся избушке... рваном зипуне. Унес память о вечной нужде, темноте и косности... И сумерки, и закат идей и настроений большого города — он принял за рассвет... За утро своей жизни...
У Устинова к впечатлениям деревни примешивались еще и трудные дни бурлачества... Изнуряющие условия кочегара... Каторжная работа грузчика... Беспрерывная, беспринципная, изнурительная работа эта притупляла разум...1 Чувства... Человек становился машиной и начинал жить, заливая водкой свои желания... Стремления... и мысли.
Есенину сразу улыбнулась капризная, изменчивая богиня славы, и город показался ему лучезарным... Люди... пленительными...»

Трам парарам!!!

Ну и бредятина …

«К концу жизни Есенин жаждал лишь все большей и большей славы...
Устинов — все большего и большего спокойствия...
Воспоминания о Есенине и Устинове — это воспоминания о двух талантливых, но прищемленных жизнью людях, которые принесли на своих молодых, но уже сгорбленных плечах — тяжелый груз наследства в обновленную, возрождавшуюся родину свою.
И не сумели возродиться вместе с нею!..»

[Данита]

«Я знала Есенина совсем еще юношей... Прекрасным, скромным юношей...
Сын крестьянина Рязанской губернии, Сергей Есенин с девятилетнего возраста стал писать2, и приблизительно семнадцати-, восемнадцатилетним юнцом он появился в Петербурге...3 Связался с поэтами Блоком. Клюевым, Андреем Белым и другими и сразу же начал печататься.4
Это было приблизительно в десятом, одиннадцатом году...
Тогда именно я с ним и познакомилась.5
В этот же приблизительно момент имя Сергея Есенина стало сразу же известным в широких литературных кругах, и одно из первых же его напечатанных стихотворений «Лиса» обратило на себя внимание 6 — стихотворение, в котором юноша давал яркую картину и смерти, и предсмертных переживаний.
Он часто заходил к нам. Читал свои произведения. Делился с нами городскими своими впечатлениями...
Но чем больше росла его слава, чем прочнее входил он в ряды крупных русских поэтов, тем чаще начал пропадать он в различных увеселительных и злачных местах, губительно развращавших его нетронутую деревенскую психику, впитавшую в себя, как губка, все худшее от городской культуры и цивилизации.
Есенин как-то молниеносно отбросил от себя деревню и глубоко внедрился в богему, став сразу же одним из самых видных, но и самых непривлекательных представителей се.
Он окружил себя, вернее, его окружила узким кольцом группа такой же юной молодежи — поэтов.
Поэтов даровитых и бездарных...
Но в большинстве своем — самовлюбленных, распущенных и развязных...
И не будь никому в обиду сказано — это все было началом роковой развязки Есенина.
Его гибелью...
Есенин пустился, как говорится, «во все тяжкие». Начал пьянствовать и дебоширить... И чем дальше, тем больше... Одним словом, начал терять постепенно свою скромность, свой разум, пропивая и то, и другое и проявляя все большие и большие симптомы настоящего отравленного уже и новой «жизнью», и винными парами алкоголика,
Я не читала ничьих воспоминаний о Есенине, которые несомненно существуют...
Я и не хочу их читать...»
Все ясно)))

И тут БАХ, такое

« Я прочла лишь после его смерти вскоре статью Бориса Лавренева, полную настоящей крепкой правды.7 Статью, очень многим тогда не понравившуюся, но под которой я лично подписывалась и тогда. Подписываюсь и сейчас полностью и безоговорочно.
Я знала хорошо его жизнь...»

Что бы это значило????????????????

[Данита]

«В приводимых мною воспоминаниях о Устинове я должна дать маленькую картину всей фигуры и того, кто с Есениным близко соприкасался. Крепко любил его... И при котором Есенин закончил и жизненные счеты свои.
Мысль писать мемуары подал мне Устинов.
Как-то после большой дозы нашатырного спирта, принятого им из моих рук для протрезвления, он смотрел на меня долго и пытливо, и в его взгляде никак нельзя было уловить — восторгается ли он мною как «скорой помощью» или же, наоборот, критикует!
И вдруг он неожиданно отчеканил:
«Не трать на нас зря и силы, и нервы свои! Начни лучше писать мемуары... Ты должна это сделать. У тебя громадный материал!..»
«Материал-то весь „алкогольный"», — рассмеялась я,
«А ты попробуй... Начни только... Мы и пить станем меньше!!!»
Устинов был большим, вернейшим другом нашей семьи.»


Вообще убойно)))))))))))

[Данита]

«В двадцать третьем году приблизительно мы расстались с Жоржем..., С нашим «Зам. папой» — как Устинов называл себя в нашей семье.
Как-то Устинов, провожая мужа моего в командировку, сказал: «Уезжай спокойно. Остается Зам. папа. Будут ли дети твои сыты — не знаю. Но что пьяны будут — это наверно».
С ним уехал и наш «хмель».
Он изредка заглядывал к нам из Москвы... Заглядывал на короткие сроки...»

Это уже совсем пошло)))

[Данита]

«Устинов также сын крестьянина.
Также одаренный человек, в особенности в роли редактора и критика.
Знал Устинов и русскую, и иностранную литературу «назубок». Тонко разбирался в ней и обладал настоящим литературным вкусом и чутьем.
И как фигура человека — Устинов был, бесспорно, фигурой более выпуклой. Более интересной. И более ценной, чем «Сереженька», как обычно Устинов Есенина и называл.»

Да что вы говорите, мадам Гарина??? Не смешите колобков!!!

[Данита]

«Среди писательской братии все без исключения хорошо знавшие Устинова называли его вместо Георгия французским именем «Жорж», которое подходило ко всей его фигуре так же, как «бричке седло».
Высокого роста, плотный, неуклюжий, громоздкий даже, на вид грубый, — Устинов на деле был скромным и деликатным человеком. С большой нежной душой. Честным, прекрасным человеком и таким же товарищем.»

Ну прям Христос!!! Гыыыыыыыы

[Данита]

«Личная обстановка Устинова состояла из трех элементов:
Книг.
Бутылок.
И одной пишущей машинки.
Книг открытых и закрытых...
Бутылок открытых и закрытых...
И пишущей машинки — чаще закрытой...
С бутылками Устинов расставался... Но только... с пустыми...
С книгами же и пишущей машинкой Устинов не расставался никогда…»

Юморотик эта Гарина)))) и что же написал такого хорошего и нужного Устинов???

[Данита]

«Тогда Устинов был на ответственной работе в «Красной газете».
Мы проводили вместе долгие хорошие вечера, которых, к сожалению, не вернуть, так как многих из участников их нет уже в живых...
На наш «огонек», как выразился однажды поэт Дмитрий Цензор, шли тогда все, кто знал о нашем переезде из Москвы. Бывали «старики»: Виктор Рышков, Николай Клюев, Сергей Городецкий, Владимир Воинов14 и др.
Бывала и молодежь — Илья Садофьев15, Сергей Семенов16, Всеволод Иванов и т. д.
И постоянным, неизменным «атташе при нашем посольстве» был неизменный наш «Жорж», всегда почти подогретый винными парами, но крепко обычно державшийся на ногах...
Много раз я приводила этого нашего «Жоржа» к жизни: «откачивала»...»

Что-то я фамилии Есенин не вижу))))))))))))))

[Данита]

«6
В двадцать пятом году Устинов появился в Ленинграде17, но на более продолжительный срок, о чем он мне сразу же и заявил.
Пришлось устраивать его где-либо помимо нашей квартиры, хотя и очень обширной, так как мужу моему становилось все хуже и хуже.
И я устроила его в одной из ленинградских гостиниц, что также было весьма трудно ввиду полного отсутствия в тот момент каких-либо жилых помещений...
Вслед за ним появился вскоре и Есенин, которого я также устроила в той же гостинице18 благодаря знакомству с одним из ее сотрудников — большому поклоннику литературы и искусства...
О приезде Есенина Устинов сообщил мне с несказанной радостью, и дня через два-три они вместе пришли к нам.
Пришли оба сильно выпившие, но Устинов, как всегда, корректный и культурный, Есенин, наоборот, развязный и даже наглый...
Устинов успокаивал расходившегося «Сереженьку», но ничего не выходило, и все, что взбрело в тот момент в одурманенную голову поэта, он нам и преподносил, ни с кем... и ни с чем не считаясь.
Все это было настоящим и пошлым бахвальством...
В конце концов я не вытерпела и после его выкрика: «Я — бог», «Я — все», «вы все ничтожества» — сильно и неожиданно для себя самой схватила Есенина за руку… и... выкинула его за дверь… закрыв ее за собой...
Устинов как-то съежился и просящим голосом начал уговаривать меня «пустить Сереженьку обратно».
Я не соглашалась, мотивируя свой отказ, что «Сереженьке надо прийти в себя».
И, действительно, неожиданное положение, в котором Есенин очутился, сразу привело его в «себя» и протрезвило. И он вошел к нам обратно тихим и спокойным, как ни в чем не бывало...
В этот вечер после ужина Есенин много читал нам...
Читал прекрасно... Вдохновенно... Незабываемо...19

7
Дни шли...
Устинов появлялся у нас ежедневно...
Есенин же продал бесследно. И я умышленно о нем не спрашивала Устинова.
Обижен ли был Есенин на меня... Замотался ли он окончательно — не знаю, но последнее предположить можно было свободно, так как за этот короткий промежуток времени он успел уже устроить несколько скандалов и дебошей...
И один из них на вечере у Ходотова...
Скандал, как говорится, на весь город...
Кто-то... что-то не так ему сказал... А может быть, не так и посмотрел...
Он запустил бутылкой...
В ответ полетела вторая...
Одни из присутствующих стали на сторону Есенина... Другие на сторону его противника.,.
И опять «произошел бой» при непосредственном и благосклонном участии и инициативе Есенина. 20
Этот громкий скандал у Ходотова заставил, по-видимому, московского гостя «скрыться» на время от публики и искать «тихое семейство».
Вспомнил он и о нас.
И пришел вновь. И вновь с Устиновым. И оба выпившие, но, к сожалению, не вновь...
Мы сидели в столовой и пили чай.
В этот вечер мы были не одни, у нас в гостях был один из врачей-хирургов21, очень обрадовавшийся встрече и знакомству с Есениным и неоднократно, при моем содействии, уговаривавший Есенина в этот вечер прочесть что-либо...
Есенин «ломался»...
И вновь, и вновь — с самовлюбленным выкриком... Неизменным бахвальством и пьяным пренебрежением, которое <с которым? > он и кидал нам, присутствующим, кажется, и на сей раз всех «богов»...
Но и у меня «вновь» начала «чесаться» рука.
Есенин, по-видимому, вспомнил «старое». Успокоился. И прочел два или три из своих стихотворений. Прочел так же, прекрасно. Так же вдохновенно, как бы перевоплощаясь в далекое ему уже и безвозвратное прошлое.
Врач слушал восторженно и внимательно, но все упорнее и упорнее не сводя с Есенина глаз.
И когда чтение окончилось, он вдруг совершенно неожиданно обратился к Есенину с вопросом, не болит ли у Есенина нос.
Есенин замялся... И ответил отрицательно.
Попросив разрешения пройти ко мне в спальню, врач попросил туда же и меня, и Есенина и, поставив Есенина вплотную перед собой, он быстро обеими руками вправил Есенину поврежденную, по-видимому, переносицу.
Есенин «смирился» и стоял сильно смущенным.
Ни я, сидевшая рядом с Есениным, и никто из остальных присутствовавших не заметили совершенно неуловимого простым глазом дефекта в лице Есенина, кроме опытного глаза хирурга.
На все мои вопросы — как и когда «это» произошло — Есенин неохотно начал рассказывать мне о «падении его с лошади» во время верховой езды.
Где и когда «катался верхом» Есенин... В каком «помещении» — так и осталось покрытым мраком неизвестности.
Но... как катался Есенин — было ясно...
Об этом «падении» не знал ничего и Устинов, давший мне в этом слово...
Прощаясь, уходивший врач дал Есенину карточку с указанием места нахождения клиники, времени приема и тому подобное, искренне советуя Есенину обязательно на другой же день зайти к нему на прием...
Есенин также искренне поблагодарил...
И через неделю, если не более, на мой вопрос, был ли Есенин в клинике, я услышала отрицательный ответ хирурга.»

Это когда было-то?????????????????????????

[Данита]

Из статьи К.Азадовского


«Последняя ночь»


Нина Михайловна принялась записывать свои воспоминания в 30-е годы, когда ситуация в стране и вокруг нее решительным образом изменилась. Революционеры «первого поколения», к которому принадлежал С. А. Гарин, один за другим сходили со сцены, теряли свое влияние, были брошены в тюрьмы и лагеря, а то и просто уничтожены физически.

Ленинград, где Гарина осталась жить после смерти мужа, прошел через тягчайшее испытание — убийство Кирова и начавшуюся затем эпоху террора. Что касается литературы, то многие из писателей, что некогда окружали Гарину, оказались либо за границей (Бунин, Куприн, Шмелев), либо в ссылке (Клюев), либо в опале (Клычков). Имена же других, хотя и умерших, были тогда в Советском Союзе, мягко говоря, непопулярны (Леонид Андреев, Герман Лопатин). К последним можно отнести и Есенина с Устиновым.

Воспоминания Гариной о них обоих создавались в 1935 г., когда имя Есенина окружено было почти полным молчанием 1. Тем не менее, Гарина, желая сохранить память об этих людях, упорно писала — работала, что называется, «в стол», без всякой надежды увидеть когда-либо свой труд напечатанным. При этом она писала не отдельные очерки, но кишу воспоминаний. Раздел о Есенине и Устинове образует в этой книге (оставшейся, по многим причинам, незавершенной) лишь одну из глав. Гарина вовсе не ставила перед собой задачи написать именно про Есенина или Устинова — в ее мемуарном замысле они стояли, не выделяясь, наравне с другими «героями».


Ну. а как же быть с явной путаницей, что налицо в воспоминаниях Гариной? Особенно — с путаницей в датах? Год знакомства Гариной с Есениным, вехи его литературного пути, приезды в Ленинград и т. д. — сведения об этом, которые сообщает Гарина, нуждаются, бесспорно, в серьезной корректировке. Сбивчиво и весьма неточно изложены Гариной обстоятельства того памятного утра 28 декабря, когда она узнала о смерти поэта2. Конечно, эту сбивчивость нетрудно объяснить ее подавленным, оглушенным тогда состоянием. Более того. Именно обилие мелких неточностей говорит, скорее, в пользу мемуаристки: тот, кто сознательно искажает истину, должен, казалось бы, с вниманием отнестись к внешней, фактической стороне дела, изучить другие свидетельства, позаботиться о «мелочах», дабы не навести на мысль о подлоге, и т. п.

Гарина же, по ее собственному признанию, даже не читала опубликованных к тому времени воспоминаний о Есенине. Для нее существенны были не детали, а целостный образ человека — его портрет, характер, привычки. (То же самое можно сказать и о воспоминаниях Гариной, посвященных другим людям.)
И еще одно соображение, подтверждающее, на мой взгляд, аутентичность публикуемых записей. Гарина, как это видится в свете ее воспоминаний, была в свое время глубоко задета упреком Устинова, бросившего ей утром 28 декабря: «А ты сама... вчера...». Этой репликой Устинов как бы возложил на Гарину известную долю вины за случившееся. Вот, мол, пригласила бы нас вчера и ничего такого, верно, не произошло бы! Гарина запомнила эти слова Устинова, и даже теперь, спустя много лет, ей хотелось (может быть, подсознательно) снять с себя незаслуженный упрек, доказать себе и другим, что она ни в чем не виновна, объяснить, как все было на сомом деле. Путаясь в деталях, Гарина не могла ошибиться в том, что было для нее самым существенным.


Доказать все это окончательно — пока не обнаружатся иные, более весомые свидетельства, — разумеется, невозможно. И все же версия, возникающая при чтении воспоминаний Гариной, должна быть безусловно принята во внимание.
Что же это за версия?

***
Проводив Семенова, Устинов, как и договаривались, зашел к Есенину в номер или, возможно, Есенин поднялся к Устинову. «Наедине с ним было нестерпимо оставаться, но и как-то нельзя было оставить одного, чтобы не нанести обиды», — туманно выскажется позднее Устинов3.


Откуда появилось вино или пиво — сказать трудно. Ресторана в «Англетере» не было, а кроме того, по праздничным дням продажа спиртного вообще ограничивалась. Угостил ли кто-то из других постояльцев или допили то, что принес Семенов, — можно предположить и одно, и другое. Как много было выпито, не имеет значения: Есенин хмелел почти моментально 4. Затем приятели позвонили Гариной; она наотрез отказалась принять их в столь позднее время. Что было дальше? Устинов рассказывал Гариной, что Есенин ушел к себе; он, Устинов, заглядывал к нему, «звал обратно" — Есенин «не шел» (надо понимать; отказывался!). В черновике уточняется: Устинов заходил к Есенину дважды, а когда заглянул к нему в третий раз, поэта уже не было в живых (см. примеч. 27 к тексту воспоминаний).


Конечно, изложенная таким образом эта версия опять-таки вызывает недоумение. Почему Устинов немедленно (т. е. ночью или ранним утром) не позвонил в милицию? Каким образом удалось ему „заглянуть" в комнату, запертую на ключ изнутри? Почему, наконец, ни Устинов, ни его жена ни словом не обмолвились на другое утро о том, что знали?


Ответ на эти и другие неизбежные вопросы может быть только такой: нам ничего не известно о том, что в действительности произошло между Есениным и Устиновыми в ночь с 27 на 28 декабря 1925 года. Как долго сидели они и говорили друг с другом? О чем? Каков был их разговор? Возможно, спор? Конфликт? Что мог позволить себе несдержанный и легко уязвимый Есенин? Как ответил ему Устинов (если верить Гариной, он был тоже нетрезв)? Не мог ли Есенин с его подозрительностью, нервозностью, мнительностью за что-то обидеться на своих друзей? Пригрозить им, попытаться их напугать? Что означают намеки в воспоминаниях Устинова, будто Есенин «умер случайно, желая только поиграть со смертью»? 5


Мы вряд ли когда-нибудь узнаем об этом. Но можно живо себе представить, как в состоянии обиды или отчаяния, действительно «близком к умопомешательству»6, Есенин заперся у себя в номере, изрезал в кровь себе руки, «обернул вокруг своей шеи два раза веревку от чемодана, вывезенного из Европы, выбил из-под ног тумбочку и повис лицом в синей ночи, смотря на Исаакиевскую площадь».
Да, так оно, пожалуй, и было.



Как бы ни оценивать воспоминания Н. М. Гариной, они помогают высветить один принципиально важный момент: центральной фигурой той ночи является безусловно Устинов. Он и его жена — два этих человека, и только она, знали до конца все, что тогда случилось. Тайна, окружающая события той ночи, — была «тайной трех»; после смерти Есенина она стала тайной двоих — Георгия Устинова и Елизаветы Устиновой.


Почему же оба молчали? Почему не открыли обстоятельств трагедии?
Повторю еще раз: нам неизвестны эти обстоятельства. Не бросают ли они тень на Есенина? Или на Устиновых? (Напомним, Устинов был тогда ответственным партийным журналистом.) Ясно осознававший роль и значение Есенина («Умер громадный, глубокий национальный поэт», — писал он 29 декабря7), Устинов отдавал себе отчет и в том, какой огромный общественный резонанс вызовет смерть поэта. И подобно тому, как он раньше опекал Есенина, Устинов, по-видимому, и на этот раз позаботился о поэте, о его памяти — не стал загромождать ее ненужными, как ему казалось, подробностями о последних часах его жизни. Именно Устинов и его жена — единственные реальные очевидцы! — сделали, в сущности, невозможным любое Криминальное расследование, ограничив свои показания и воспоминания о случившемся 6-ю или 7-ю часами вечера и теми утренними часами, когда в гостинице появился Эрлих — посторонний, ни о чем не подозревавший «свидетель», в присутствии которого было всего естественней позвать коменданта и войти в 5-й номер. (Оба они к тому времени уже знали или догадывались о развязке.)


Да, Устинов кое о чем умолчал. И умолчал сознательно, пытаясь отчасти обелить Есенина и, с другой стороны, вывести из этой истории, насколько возможно, себя самого и Елизавету Устинову. Зачем? — так, видимо, рассуждал Устинов. — Зачем сообщать подробности, которые могут породить лишь новые сплетни и домыслы?!! Разве мало и без того всякой грязи лилось на Есенина с газетных и журнальных страниц?! Разве мало ужаса в противоестественной смерти!8 А главное — Есенину-то уже все равно не поможешь!


Да, помочь в тот момент Устинов мог разве что самому себе, оградив себя по возможности от расспросов следователей и журналистов. Так он и поступил, оставив нас — спустя десятилетия! — размышлять над «загадкой» есенинского ухода.
Не будем идеализировать Устинова, но отдадим ему должное: он не предал Есенина и многое сделал для его памяти. Ведь именно он держал тогда в поле зрения всю стремительно обрастающую слухами информацию о смерти поэта и весьма продуманно, выверенно пропускал ее через редакционный фильтр «Красной газеты», оказавшейся в те дни основным печатным источником сведений о случившемся9. Именно Устинов, в чем трудно усомниться, был инициатором официального сообщения, помещенного в «Красной газете» 29 декабря 10.


Очевидно, Устинову (и впоследствии — П. И. Чагину 11) мы обязаны тем, что в последующие дни, как и в течение всего 1926 г., «Красная газета» систематически печатает на своих страницах статьи о Есенине и его неизвестные произведения (в том числе — отрывок из поэмы «Черный человек»), сообщает об основных мероприятиях по увековечиванию его памяти. Именно Устинов организовал и выпустил «есенинский» номер «Красной газеты» 31 декабря 1925г. (некрологические статьи В. Каверина, С. Семенова, М. Слонимского, Н. Тихонова, А. Толстого). Именно в «Красной газете» появляется 19 января (20 января — в «Известиях») статья Л. Д. Троцкого «Памяти Есенина». Излишне говорить и о том, насколько стиль публикаций «Красной газеты», посвященных Есенину в 1926 г., отличался от тональности выступлений Л. Сосновского в «Правде» или, скажем, А. Крученых, насколько он был вообще далек от нараставшей в стране кампании против Есенина и «есенинщины».
Друг Есенина и очевидец его последних часов, Устинов не уклонился и от участия в сборниках памяти поэта, которые начали готовиться сразу же после его похорон. Любопытно взглянуть на различные редакции его воспоминаний.

Первая из них («Сергей Есенин и его смерть»), появившаяся 29 декабря в «Красной газете», была написана, конечно, на скорую руку и содержала сведения о их первом знакомстве, о «повороте» Есенина от левых эсеров к большевистским Советам, о его «шатаниях», о встрече с Дункан... В текст своей заметки Устинов включил и стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья...», полученное им накануне от Эрлиха, рассказал о том, как оно было написано, и сопроводил его коротким пояснением: «Стихотворение это написано не мне, а товарищу, который скажется, если это ему нужно: товарищ этот просил стих не опубликовывать, потому что так хотел Есенин...», О предсмертных же часах Есенина Устинов первоначально не написал ни слова.


Второй и расширенный вариант воспоминаний Устинова появился через несколько месяцев в подготовленном «Всероссийским Союзом поэтов» сборнике «Памяти Есенина» под заголовком «Годы восхода и заката», третий и последний — в том же году в сборнике «Сергей Александрович Есенин. Воспоминания». Сопоставляя эти редакции, нетрудно видеть, что Устинов в обоих случаях как бы уводит читателей в сторону от того, что было в действительности (по изложенной выше версии), намеренно «смазывает» наиболее важные детали последних часов, повторяя, что в последний раз видел своего Друга около 6 или 7 вечера 27 декабря, и т. д.12


Нет, Устинов, по существу, не лжет, но явно недоговаривает, ничего не сообщая о том, что естественно ожидалось бы в такой связи: как узнал он о самоубийстве, какими были его первые действия, кто извлекал Есенина из петли... Почему? Разве он, профессиональный литератор, был. не в состоянии дописать еще несколько строк? И еще вопрос: почему понадобилось привлечь к этому Елизавету Алексеевну Устинову? Кто такая Устинова (под этим именем в литературе, насколько известно, она не выступала)? Сам собой напрашивается вывод: Георгию Устинову важно было дать слово еще одному «очевидцу» — косвенным образом подтвердить то, что он собирался заявить от собственного имени.


Странно! Муж и жена, проживающие в одном и том же номере «Англетера» (№ 1 30} и находившиеся рядом с Есениным накануне, незадолго до его гибели, пишут через несколько дней (мемуары Устиновой имеют дату: 3 января 1926 г.) о том, что происходило у них на глазах...по отдельности, как бы независимо друг от друга. Пишут о последних часах Есенина по-разному (каждый из них привносит мелкие штрихи и детали), но в равной степени невнятно, смутно. Особенно расплывчаты воспоминания Устиновой в своей основной, завершающей части. В них та же недоговоренность, что и в мемуарном очерке, написанном ее мужем, пропущены — это очевидно! — и факты, и логические звенья. Добавим, что воспоминания Устинова и его жены близки не только по содержанию, но и — как видится — стилистически. Так можно ли поручиться, что Елизавета Алексеевна писала самостоятельно, что ее воспоминания не отредактированы Георгием Устиновым или, по крайней мере, не согласованы с ним?


Все это пока всего-навсего гипотеза, требующая прямых и веских доказательств, но если она подтвердится, то версия, вытекающая из мемуаров Гариной, станет гораздо более убедительной.
Ощущение «странности» еще более усиливается при сопоставлении устиновских воспоминаний с тем изложением событий, которое было напечатано на другой день (анонимно) в «Новой вечерней газете». Сообщалось, что Устинова, спустившись утром к Есенину «за самоваром» и найдя дверь запертой, «ушла к себе и только около 11 час, рассказала вернувшемуся мужу, что не могла достучаться к Есенину». Устинов отправился сам и, «предположив неладное», позвал коменданта, с помощью которого и вскрыл дверь13.
Так кто же все-таки первым вошел в 5-й номер «Англетера»? Елизавета Устинова с Эрлихом (его имя вовсе не упоминается в «Новой вечерней газете»)? Или Георгий Устинов с Назаровым? Откуда мог «вернуться» Устинов к 11 часам утра? Со службы? Но в его печатных воспоминаниях нет ничего подобного. Что означает, собственно, эта анонимная публикация? Отзвук расползавшихся по городу слухов или пересказ того, что говорили поначалу (то есть утром и днем 28-го) Устинов и его жена? Можно ли допустить, что Устинов, сотрудник «Красной газеты» и в высшей степени «заинтересованное лицо», не знал заранее про есенинский «материал», подготовленный в редакции «Новой вечерней...»? А если он прочел его лишь 29-го — почему сразу же не опроверг, не уточнил сведения, столь отличные от его собственных официальных показаний?


А может быть, задача Устиновых в том и состояла, чтобы затемнить дело? Сказать что-то, не прояснив ничего?! Упомянуть о частностях {не слишком заботясь даже о том, чтобы они совпадали), но умолчать о главном — о ночных обстоятельствах? Если цель их была такова, то они, бесспорно, ее достигли. Смерть Есенина превратилась в «неразрешимую тайну»14. Покров неизвестности окутал его последние часы. Нескончаемо громоздятся вопросы, сталкиваются «версии» и разгораются дискуссии, и в этом объективно повинны прежде всего Устиновы, утаившие, по видимости, нечто важное, пусть даже вынужденно или из благих побуждений!

***

Занимаясь на протяжении многих лет творчеством новокрестьянских поэтов, я слышал от разных людей о том, что изредка в кругу самых близких друзей Устинов признавался якобы в своей причастности к «последней тайне» Есенина. Разговоры об этом проникли за минувшие годы в печать — притом, как правило, в такой форме: вот, дескать, проговорился Устинов кому-то, что знает правду о смерти Есенина, а через несколько дней его самого из петли вынули. Ясное дело — убрали «свидетеля», а может, и соучастника преступления.
Да, лучше чем кто-либо другой Устинов знал, что произошло в «Англетере»,.. Хотя его собственная гибель — разумеется, самоубийство! — наводит, скорее, на мысль о том, что он, решив от безвыходности покончить с собой и выбрав тот же способ, совершил напоследок отчаянную попытку связать себя с Есениным, так сказать, намертво, единым узлом, разделить его участь — трагическую участь «черного человека», доведенного до порога неисцелимой болезни и загнанного в последний жестокий тупик. Что хотел ом выразить своим поступком? Верно, посмертную есенинскую правоту и самую страшную непроизносимую «тайну» — невозможность жить в удушенной, умертвленной стране!

Есенин понял это чутким слухом поэта раньше многих других; Устинов — семь лет спустя.
Устинов и после смерти остался рядом с Есениным. Он похоронен на Ваганьковском кладбище, в «есенинской» аллее, напротив могилы своего друга.
Нет, не случайно Нина Михайловна Гарина соединила их имена в своих воспоминаниях!


Публикуемый ниже текст представляет собой машинопись,

правленную рукой Н. М. Гариной (ИРЛИ Ф. 736. № 64. Л. 21—39). В конце текста — подпись «Н. Гарина» и адрес (Ленинград, ул. Рубинштейна 15, кв. 559, 10-Й подъезд). Расхождения между этим и другим (невыверенным) экземпляром (Л. 1—20) учтены. Явные опечатки устранены без оговорок. Знаки препинания расставлены согласно современным требованиям при сохранении — в большинстве случаев — индивидуальной авторской манеры.
1) В сущности в 1935 г. в СССР появились лишь дне (и притом — вульгарно-критические) статьи, посвященные Есенину: А. Селивановский. Есенин // «Лит. учеба». 1935. № 1. С. 38—53; А. Селивановский, Через десять лет // «Лит. газета». 1935. № 71. 24 дек. С. 3). Кроме того, имя Есенина проскальзывало, хотя и не часто, в некоторых обзорных статьях. Книг Есенина, как и публикаций его произведений за весь 1 935 г. не было ни одной (см.: Е. Л. Карпов. С. А. Есенин. Библиографический справочник. М., 1972; Русские советские писатели. Поэты. Биобиблиографический указатель. Т. 8. С. А. Есенин. М., 1985, и др.)
2) Ранний звонок в шесть утра, скорее всего, — ошибка памяти Гариной. Но когда был в действительности обнаружен висельник — вопрос не праздный. Не только воспоминания Гариной, но и некоторые другие источники позволяют предположить, что слухи о смерти Есенина распространились по городу раньше, чем в половине одиннадцатого (официально объявленное — через «Красную звезду» — время обнаружения трупа). Так, В. Рождественский пишет в своих воспоминаниях про «туманное колючее утро, более похожее на сумерки, когда он, придя в Госиздат, узнал о случившемся от П. Н. Медведева (Всеволод Рождественский. Сергей Есенин (из книги «Повесть моей жизни») // «Звезда». 1946. № 1. С. 112). 8 позднейшей редакций к эпитетам «туманное» и «колючее» прибавляется слово: «раннее» (Всеволод Рождественский. Страницы жизни. Из литературных воспоминаний, М,, 1974. С. 260). Можно заключить, что это было между 9 и 10 часами утри- Впрочем, упомянутое Рождественским «раннее утро» противоречит его же собственному описанию случившегося в этот день (письмо к В. А. Мануйлову: «Утром, в двенадцатом часу, жена Г. Устинова <...> вместе с петербургским имажинистом В. Эрлихом постучались в есенинскую комнату» (О Всеволоде Рождественском... С. 58. Сама Устинова в своих воспоминаниях точного времени не назвала, а комендант «Англетера» В. М. Назаров дал показания, что Устинова обратилась к нему между 10 и 10. 30). Писатель Н. Н. Никитин вспоминал: «Рано утром (курсив мой. — К.А.) на третий день праздника из «Англетера» позвонил. Садофьев. Все стало ясно» (Н. Никитин, О Есенине // «Звезда». 1962. N2 4. С. 146).
3) Георгий Устинов, Мои воспоминания об Есенине... С. 167.
4) «От одного стакана вина он уже хмелел и начинал расходиться», — вспоминал поэт В. Ф. Наседкин. И далее: «Хмелея, Есенин становился задирой. Оскорбить, унизить своего собеседника тогда ему ничего не стоило» (В. Наседкин, Последний год Есенина (из воспоминаний). М. , 1927. С. 29—30). См. также в записях Э. Я. Германа: «Пил он в последние годы плохо. Хмелел сразу, как хмелеют непривыкшие к алкоголю» (Э. Я. Герман, Из книги о Есенине // С. А. Есенин. Материалы к биографии. С. 162).
5) Там же. С. 168. Эта версия смерти Есенина, согласно которой поэт не собирался кончать с собой, а хотел лишь симулировать самоубийство, изложена (со ссылкой на С. А. Клычкова) Писателем В. Е. Ардовым (см.: В. Е. Ардов. Из воспоминаний. Публикация В. Ф. Тендер // Минувшее. Исторический альманах. Вып. 17. М.—СПб. , 1994. С. 191).
6)Е. Устинова. Четыре дня Сергея Александровича Есенина... С. 237.
7) Георгий Устинов. Сергей Есенин и его смерть// «Красная газета». Веч. вып. 1925. № 314. 25 декабря. С. 4.
„Ужасающие подробности" о смерти Есенина передавал, например, художник В. С. Сварог, который утром 28 декабря выполнил для «Красной газеты» несколько зарисовок вынутого из петли поэта. «Есенин на полу, — рассказывал Сварог, — руки в крови <...> вмятине на лбу. Милиция, протокол...» Рассказ Сварога записал в своем дневнике 30 декабря художник В. В. Воинов, тут же отметивший: „Сварог не мог рисовать— внутреннее чувство протеста". Еще ранее, 28 декабря, В. В. Воинов записал: „Умер (повесился) С. Есенин" (Сектор рукописей Государственного Русского музея, ф. 70. № 588. Л. 129—129 об.).
9) Из письма В. А. Рождественского к В. А. Мануйлову от 28 декабря явствует, что П. Н. Медведев (первый из ленинградских писателей, узнавший утром о смерти Есенина) был извещен об этом одним из сотрудников «Красной газеты» (О Всеволоде Рождественском... С. 57).
10) «Вчера в 10 1/2 ч. утра в гостинице «Англетер» был обнаружен повесившимся на трубе парового отопления поэт Сергей Есенин, несколько дней назад приехавший из Москвы.
Накануне вечером С. Есенин просил администрацию гостиницы не допускать к нему в номер никого, так как он устал и желает отдохнуть» («Красная газетам. Веч. вып. 1925, Мг314. 29 декабря. С. 4).
11) Петр Иванович Чагин (1898—1967), близкий знакомый Есенина, был назначен на ХIV съезде ВКП(б) ответственным редактором «Красной газеты»; приступил к своим обязанностям в феврале 1926 г.
12) В целом «Воспоминания об Есенине» дают более приглаженный, более «ровный» образ поэта, нежели «Годы восхода и заката». Так, в сборнике «Памяти Есенина» читаем: «За последние годы он (Есенин. — К, А.) был у меня раз пять-шесть, всегда в тяжелом состоянии опьянения, плакал и скандалил, скандалил и плакал... Он стал невыносим, это был совсем другой Есенин <...> У него были мучительные порывы вырваться из цепких лап болезни, он бросал пить и срывался снова» (Георгий Устинов. Годы восхода н заката... С. 87}. В «Воспоминаниях об Есенине» эти слова отсутствуют. Впрочем, и в последнем варианте этих воспоминаний Устинов, несколько смягчая то, что связано с «закатом» Есенина, отнюдь не умалчивает о его подавленности и душевном надломе в последние годы жизни, о его болезни и пьяных выходках. В этом плане его воспоминания (в обоих вариантах), как и вообще воспоминания о Есенине того времени, заметно отличаются от более поздней мемуаристики 60-х и 70-х гг., выставлявшей поэта совершенно здоровым человеком.
13) Самоубийство поэта Сергея Есенина // «Новая вечерняя газета». 1925. № 247. 29 декабря. С.5.
14) Георгий Устинов. Мои воспоминания об Есенине... С. 163.

[SASHA]

Практически во всех источниках воспоминания Е.Устиновой, которые я читала, заканчиваются фразой :"Я быстро вышла.".

В книге "Сергей Александрович Есенин. Воспоминания"
под редакцией И.В.Евдокимова(Государственное Издательство Москва*1926*Ленинград)

есть ещё несколько абзацев:

"Поздно вечером накануне заходил к нему поэт Эрлих. Есенин встретил его в пальто и быстро с ним попрощался.

У мертвого Есенина был найден надрез локтевого сухожилия правой руки(локтевой мускул). Видимо, решившись на самоубийство, Есенин или хотел умереть от потери крови, надрезая сухожилие, или хотел отрезать себе отступление в жизнь. Видимо, Есенин, услыхав стук Эрлиха, чтобы он не увидел пореза у него на руке, накинул пальто. Рана была неглубока: от бритвы "Жилет".
Своевременно Эрлих взял с собой все запасные ножички от бритвы, чтобы не дать возможности Сергею Александровичу повторить утренний опыт писания стихов кровью.

В Ленинград Есенин навез много вещей, заботился о квартире, совещался со мной о покупке в магазинах громоздких "оседлых" вещей для квартиры и т.д.

Думаю, что Есенин покончил с собой в состоянии близком к умопомешательству, иначе трудно объяснить все предыдущие дни с их надеждами на будущее."

Е.Устинова.
з января 1926г.

Если этот кусочек воспоминаний уже где-то встречался, извиняюсь.

Если же - нет, тогда ясно, почему его нигде, кроме этого издания, больше не печатали.

[Ольга Сергевна]

SASHA, большое спасибо за этот отрывок. Я его читаю в первый раз.

Разве от пореза сухожилия можно умереть от потери крови?.. Вряд ли Есенин не знал, что в таких случаях режут вены, которые находятся с обратной стороны... Хотя, может, я далека от анатомии человека... Кто знает

Больше вопросов, в принципе, нет.

И опять "Ночь. Улица. Фонарь. Аптека..."

[Татиана]

Гарина, это вообще.. "нечто". Ее читать невозможно

[SASHA]

Ольга Сергевна

А у меня ещё есть вопросы.
В первую очередь, такое впечатление, что Устинова специально акцентирует внимание на том, что Есенин вышел к Эрлиху в пальто, и объясняет это тем, что Есенин решил скрыть от Эрлиха порезы, надев(или одев? ) пальто.
То есть, якобы, в номере было жарко, а в пальто вышел, чтобы скрыть порезы... а почему не в пиджаке?

Потом, меня смутила фраза:"Своевременно Эрлих взял с собой все запасные ножички от бритвы, чтобы не дать возможности Сергею Александровичу повторить утренний опыт писания стихов кровью."

Значит, написал стихотворение утром, перерезал себе сухожилия вечером - чем?

[Ольга Сергевна]

Кстати, в плане воспоминаний Есенину жутко не повезло.

Не нашлось такого человека, кто яро бы смог отстоять его имя и чистую память о нём...

Вдова Достоевского после смерти писателя по возможности старалась оспаривать все надуманные сочинения о своём дорогом муже, впоследствии выпустила собственные воспоминания о нём, где оровергала многие домыслы и ложные слухи о Фёдор Михайловиче... За что ей огромное спасибо Если бы не она, для многих Достоевский бы остался угрюмым "шизофренником" (достаточно почтать некоторые воспомнания)...

Ну вот. А у Сергея Александровича не было такой заботливой жены... Ну, не будем никого ругать, всё спишем на эпоху...