С. Есенин и А. Белый

[Данита]

http://www.esenin.ru/forum/viewtopic.php?t=3448

продолжая тему:


А. БЕЛОМУ

[Белый Андрей (наст. имя Борис Николаевич Бугаев; 1880—1934), поэт, прозаик, философ, теоретик символизма. С Есениным познакомился в февр. 1917 г. в Царском Селе на квартире Р. Иванова-Разумника. Есенин посвятил А. Белому поэму “Пришествие” (1917).

Известны 2 письма и 1 дарственная надпись Есенина Белому]

 

До 9 марта 1918 г. Петроград

Дорогой Борис Николаевич!

Направляю к Вам жаждущего услышать Вас человека Петра Авдеевича Кузько, примите и обогрейте его.

Любящий Вас Сергей Есенин.

 

Конец сентября 1918 г. Москва

Дорогой Борис Николаевич, какая превратность: хотел Вас очень сегодня видеть и не могу. Лежу совсем расслабленный в постели.

Черкните мне (если не повезло мне в сей раз), когда Вы будете свободны еще.

Любящий Вас С. Есенин.

Адрес: Скатертный пер., д. 20.

Лидии Ивановне Кашиной

для С. Е.

\\\\

[Данита]

Андрей Белый.

Из воспоминаний о Сергее Есенине.

Мне очень дорог тот образ Есенина, как он вырисовался передо мной. Еще до революции, в 1916 году, меня поразила одна черта, которая потом проходила через все воспоминания и все разговоры. Это – необычайная доброта. Необычайная мягкость, необычайная чуткость и повышенная деликатность. Так он был повернут ко мне, писателю другой школы. Другого возраста, и всегда меня поражала эта повышенная душевная чуткость. Таким я видел его в 1916 году. Таким я с ним встретился в 18-19 годах, таким, заболевшим, я видел его в 1921 году и таким был наш последний разговор до его трагической кончины. Не стану говорить о громадном и душистом таланте Есенина, об этом скажут лучше меня. Об этом много было сказано, но меня всегда поражала эта чисто человеческая нота. Когда я впоследствии встречал Есенина и в нетрезвом виде, я наталкивался на тоже проявление застенчивости, но оно бывало иной застенчивостью. Я говорю о тонусе наших отношений, как о характеристической черте, как он относился к людям, когда они подходили, ну, просто с человеческими чувствами…
Расхождение с Клюевым было огромным этапом в жизни Есенина, который оставил неизгладимый след у этого юноши с чуткой и очень нежной душой.
Помнится мне, как Есенин появился в Москве. Это было весной 1918 года. Клюевщина и вот этот бытовой уклад тысячелетней деревни был за плечами. Тогда его бывшие друзья меня предупреждали, что у Есенина появились тревожные симптом, нервная расшатанность и стала появляться, как исход, как больные искания, склонность к вину, и просили обратить внимание. Но что я мог сделать, не мог же я ходить по его следам и говорить все время, что не надо этого и не надо того. И образ Есенина стоял передо мной постольку, поскольку краска его идеологии и мотивы его поэзии менялись. Он то отходил от меня, то приближался. Я всегда в наших отношениях играл пассивную роль. Вдруг он начинал появляться, вдруг исчезал. И в исчезновении и в появлении его всегда сопровождала та же нота необычной чуткости, деликатности и доброты, и заботы. Он всегда осведомлялся, если у человека то-то и то-то, как он живет – это меня всегда трогало. Помню наши встречи и в период, когда я лежал на Садово-Кудринской. Пришел Есенин, сел на постель и стал оказывать ряд мелких услуг. И произошел очень сердечный разговор, о котором упоминать нет никакого смысла, потому что разговор человека с человеком не вспоминаем.


(окончание допечатаю позже)

[Данита]

Вскоре потом я его встретил в Пролеткульте, где я в то время был преподавателем и в это время там жили Клычков и Есенин. У Есенина не было квартиры, и он там ютился. И очень часто, после собрания, мы собирались в общую комнату, заходили к Клычкову и видели жизнь и быт Есенина. Я. Хотя человек посторонний в Пролеткульте, наблюдал эту роль развернувшихся взаимоотношений Есенина с другими, которые не всегда были мне в то время симпатичны, и должен сказать, что он ждал чего-то хорошего от лозунга «смычки с деревней», но отчаялся, этого в Пролеткульте того времени не было…
В результате случилось, что Есенин исчезает из Пролеткульта, для того чтобы потом объявиться в цилиндре. Ну, Есенин и цилиндр. Этот быт разлагающе действует на Есенина. Видя его мечущимся от одной группы к другой, я всегда на него глядел и думал: вот человек как будто чем-то подшибленный. И понятны все эти метания, все эти жесты, которые нарастали на его имени, но в чем он не был повинен. И понятно психологически, когда человек с такой сердечной жестокостью обидели, то его реакция бурная, его реакция – вызов. Я, например, видел его и в очень трезвом виде, и в очень повышенном, и очень больном. В разные периоды по-разному, то был он в полушубке, гордящимся своей крестьянской жизнью, то в цилиндре, чуть ли не в смокинге, в виде блестящего денди, но и здесь и там, и в трезвом и в повышенном состоянии он неизменно проявлял ту же деликатность. И я, глядя на него и зная его репутацию в некоторых кругах, всегда удивлялся. Что может довести Есенина до скандала – что-нибудь что-то очень грубое, что этого мягкого сторонящегося человека доводит до скандалов. Может быть, я не прав, но Есенина другого не знаю. Не видел его иным. Я видел чуткого, нежного юношу.
Я думаю, что в Есенине была оскорблена какая-то высшей степени человеческая человечность, потому что поэт, товарищи, есть наиболее социальное существо, наиболее протянутое но только поэт – это есть существо от сердца к сердцам, и хорошо это или дурно, может быть, в этот момент во мне говорит романтика, но каждый образ, если он художественный – это итог происшедшего процесса сгорания, куда человеческая любовь входит и где в силу закона энергии переплавляется все. И как можно к этому продукту сердец относиться сточки зрения сухого ученого. И вот наряду со всем у всех периодов, у всех народов, у всех политических кругов мало изменить социальные условия поэта. Поэт в социалистической стране только и попадает в ту атмосферу, в которую он протягивает нить, ибо он есть рупор коллектива…
Но пришло время точно определить, насколько осуществил в этой социальной области свой заказ Есенин. Несмоненно: то, что создала его душистая песня, это осмыслится тогда, когда приедем к конкретизации каждого данного случая во всем и прежде всего в искусстве, потому что искусство такой тонкий аппарат, построенный на сердцах…
Есенин является перед нами, действительно, необычайно нежной организацией, и с ним нужно было только уметь обойтись. И когда он ушел из жизни, я не виноват в том, что вместо того, чтобы способствовать его оздоровлению, я, можно сказать, не приложил ничего к тому, чтобы ему помочь.

1928

ссылка на «О Есенине. Стихи и проза современных писателей», Москва, Правда, 1990 год.

[lanja]

Замечательно, Данита. что Вы выложили здесь Андрее-Беловские воспоминания. Вообще отношения Белого и Есенина редко становятся предметом для размышлений, хотя, на мой взгляд, после Клюева, Белый человек №1 в окружении Есенина, оказавший серьезное влияние на его творчество. К примеру, Ключи Марии явно написаны с оглядкой на теоретические работы Белого, хотя с другой стороны в поэзии уже гораздо тяжелее обнаружить параллели

[Данита]

Замечательно, Данита. что Вы выложили здесь Андрее-Беловские воспоминания. Вообще отношения Белого и Есенина редко становятся предметом для размышлений, хотя, на мой взгляд, после Клюева, Белый человек №1 в окружении Есенина, оказавший серьезное влияние на его творчество. К примеру, Ключи Марии явно написаны с оглядкой на теоретические работы Белого, хотя с другой стороны в поэзии уже гораздо тяжелее обнаружить параллели

И я подумала, что связь Белого и Есенина велика!!!! У Вас какая-либо информация по этой теме? Поделитесь, пожалуйста!!!!

[lanja]

Неизвестной информации, к сожалению нет. Меня их отношения интересуют не столько в биографическом, сколько в творческом аспекте. их сотрудничество в двух альманахах 17-18 гг "Скифы", те мировозренческие сцепки, которые объединяют ихв эти годы. То, что Есенин присутствовал на заседаниях ВОЛЬфилы (Вольной Философской Ассоциации), одним из председателей которой был Белый. Но главый интерес для меня представляет, то что и Есенин и Белый в конечном итоге сходятся на понимании мифической природы поэтического слово. Интересно, что работа Есенина "Ключи Марии" написана во многом под влиянием бесед с Белым. Можно найти много общего между КМ и беловской работой Глоссолалий

[Данита]

Меня их отношения интересуют не столько в биографическом, сколько в творческом аспекте. их сотрудничество в двух альманахах 17-18 гг "Скифы", те мировозренческие сцепки, которые объединяют ихв эти годы. То, что Есенин присутствовал на заседаниях ВОЛЬфилы (Вольной Философской Ассоциации), одним из председателей которой был Белый.

можно подробнее - мне тоже это очень интересно!!!! Давайте вместе искать информацию, изучать, делиться

Но главый интерес для меня представляет, то что и Есенин и Белый в конечном итоге сходятся на понимании мифической природы поэтического слово. Интересно, что работа Есенина "Ключи Марии" написана во многом под влиянием бесед с Белым. Можно найти много общего между КМ и беловской работой Глоссолалий

а можно работу Белого прочесть??? Очень затронула это тема и мое сердце, и "Ключи Марии" давно хочется познать хоть на долю

[Данита]

Знакомство С. Есенина с Андреем Белым и неоднократные встречи:

Конец января – март 1917 г.г. на квартире Иванова-Разумника в Царском Селе (Колпинская, 20 кв. 2)

В «Ракурсе к дневнику» Андрей Белый пишет:

«Очень интенсивная жизнь у Р. В. Иванова; встречи, знакомства: с. В. Н. Фигнер, профессором Метальниковым, Петровым-Водкиным, вернувшимся из Англии Замятиным, М. М. Пришвиным, <…> знакомство с семьей Мстиславских, с Есениным, Клюевым, Ганиным.»

Еще одна запись:

«Этот месяц переживаю полосу увлечения поэзией Есенина и Клюева»

В феврале 1921 г. Есенин скажет И. Н. Розанову::

«Андрей Белый оказывал на меня влияние не своими произведениями, а своими беседами со мной»

А в «Автобиографии» 1924 года напишет:

«В первую пору моего пребывания в Петербурге мне часто приходилось встречаться с Блоком и Ивановым-Разумником, позднее с Андреем Белым»

Из автобиографической заметки «О себе» 1925 г.:

«Белый дал мне много в смысле формы»

В апреле 1917 г. Иванов-Разумник напишет Андрею Белому:

«Кланяются Вам Клюев и Есенин. Оба – в восторге, работают, пишут, выступают на митингах»

Во второй половине 1917 г. С. Есенин пишет статью «Отчее слово» (По поводу романа Андрея Белого «Котик Лютаев»)

Андрей Белый в письме от 28 августа 1917 г. Иванову-Разумнику из Поварова (станция Николаевской железной дороги) положительно отзывается о есенинской «Марфе Посаднице»:

«Дорогой и близкий, близкий Разумник Васильевич, получил «Скифы» …<…> «Скифы» мне очень нравятся: «Марфа Посадница» порадовала особенно».


В. С. Чернявский напишет в 1926 г. о Есенине:

«Не помню подробностей общения его с Белым, с которым я не был знаком. Но зато к новым книгам и стихам Белого он относился с интересом и иногда с восхищением. Нравился ему и, как ни странно, казался лично близким «Котик Летаев». Некоторую кровную связь с Белым он хотел закрепить, пригласив его в крестные отцы своего первого, тогда ожидаемого ребенка. Но впоследствии крестным его дочки Тани, родившейся после отъезда Есениных из Петрограда, записан был я. Белый крестил второго «есененка» - Котика <Костю>»

Октябрь 1917

Есенин пишет поэму «Пришествие» и посвящает ее Андрею Белому.

9 ноября 1917 г. Иванов-разумник пишет из Царского села Андрею Белому о поэме Есенина «Пришествие»:

«Посылаю Вам сегодн в этом письме поэму Есенина «Пришествие», посвященную Вам. Как Вы думаете, если поместить ее в 3-м «Скифе»? В ней есть чудесные места, некоторые я твержу уже несколько дней. И снова революция, как Крестный путь, как Голгофа. Конец такой чудесный:

Пролей ведро лазури
На ветхое деньми!..

Растет мальчик (и откуда что берется); пройдя через большие страдания, быть может, и до Клюева дорастет. Кое в чем он уже теперь равен ему.
Следующий раз пришлю еще одну новую поэму Есенина – «Октоих»

Декабрь 1917 г. Андрей Белый пишет в письме Иванову-Разумнику:

«Дорогой разумник Иванович <…> Поблагодарите от меня Есенина за поэму «Пришествие» Очень понравилось».

[Данита]

Во второй половине 1917 г. С. Есенин пишет статью «Отчее слово» (По поводу романа Андрея Белого «Котик Лютаев»)

ОТЧЕЕ СЛОВО.

(По поводу романа Андрея Белого “Котик Летаев”)


Мы очень многим обязаны Андрею Белому, его удивительной протянутости слова от тверди к вселенной. Оно как бы вылеплено у него из пространства, с Божьим “туком” и вонями плащаницы.
В “Котике Летаеве” — гениальнейшем произведении нашего времени — он зачерпнул словом то самое, о чем мы мыслили только тенями мыслей, наяву выдернул хвост у приснившегося ему во сне голубя и ясно вырисовал скрытые в нас возможности отделяться душой от тела, как от чешуи.

Речь наша есть тот песок, в котором затерялась маленькая жемчужина — “отворись”. Мы бьемся в ней, как рыбы в воде, стараясь укусить упавший на поверхность льда месяц, но просасываем этот лед и видим, что на нем ничего нет, а то желтое, что казалось так близко, взметнулось еще выше. И вот многое такое, что манит нас так, схвачено зубами Белого за самую пуповину... Истинный художник не отобразитель и не проповедник каких-либо определенных в нас чувств, он есть тот ловец, о котором так хорошо сказал Клюев:
В затонах тишины созвучьям ставит сеть.

Слово изначала было тем ковшом, которым из ничего черпают живую воду. Возглас “Да будет!” повесил на этой воде небо и землю, и мы, созданные по подобию, рожденные, чтобы найти ту дверь, откуда звенит труба, предопределены, чтобы выловить

ее “отворись”. “Прекрасное только то — чего нет”, — говорит Руссо, но это еще не значит, что оно не существует. Там, за гранию, где стоит сторож, крепко поддерживающий завесу, оно есть и манит нас, как далекая звезда. Меланхолическая грусть по отчизне, неясная память о прошлом говорят нам о том, что мы здесь только в пути, что где-то есть наш кровный кров, где

У златой околицы
Доит Богородица
Белых коз...

Но к крыльцу этого крова мы с земли, живя и волнуясь зрением и памятью в вещах, приближаемся только через Андрее-Беловское “выкусыванье за спиной”.

Футуризм, пропищавший жалобно о “заумном языке”, раздавлен под самый корень достижениями в “Котике Летаеве”, и извивы форм его еще ясней показали, что идущие ему вслед запрягли лошадь не с головы, а с хвоста...

“Выбирайте в молитвах своих такие слова, над которыми горит язык Божий, — говорил Макарий Желтоводский своим ученикам, — в них есть спасение грешников и рай праведных...” И такие слова почти сплошь пронизали творение Андрея Белого.

Суть не в фокусе преображения предметов, не в жесте слов, а в том самом уловлении, в котором — если видишь ночью во сне кисель, то утром встаешь с мокрыми сладкими губами от его сока...

Но есть и горбатые слова, у которых перебит позвоночник. Они тоже имеют потуги, пыжатся снести такое же яйцо, какое несет “Кува — красный ворон”, но достижения их ограничиваются только скорлупой.
Они таят в себе что-то вроде подглядывания из-под угла, могут залезть в карман небу, обкусать края облаков, “через мудрены вырезы” пройдут мурашами, в озере ходят щукой, в чистом поле оленем скачут, за тучами орлом летят, но все это только фокус того самого плоского преображения, в котором, как бы душа ни тянулась из чешуи, она все равно прицеплена к ней, как крючком, оттого что горбата.

В мире важен беззначный язык, потому что у прозревших слово есть постижение огня над ним. Но для этого нужен тот самый дар, при котором Гете, не обладая швабским наречием, понимал Гебеля без словаря...

Слово, прорывающее подпокрышку нашего разума, беззначно. Оно не вписывается в строку, не опускается под тире, оно невидимо присутствует. Уму, не сгибающему себя в дугу, надо учиться понимать это присутствие, ибо ворота в его рай узки, как игольное ухо, только совершенные могут легко пройти в них. Но тот, кому нужен подвиг, сдерет с себя четыре кожи и только тогда попадет под

тень “словесного дерева”. “Туга по небесной стране посылает мя в страны чужие”, — отвечал спрашивающим себя Козьма Индикоплов на спрос, зачем он покидает Руссию. И вот слишком много надо этой “туги”, чтоб приобщиться, — “Слетит мне звездочка на постельку, усиком поморгает...” — не как к образу, а именно как к неводу того, что “природа тебя обстающая — ты”, и среди ее ущелий тебе виден младенец. Потому и сказал Клюев:

Приложитесь ко мне, братья,
К язвам рук моих и ног,
Боль духовного зачатья
Рождеством я перемог...

“Слова поэта уже суть дела его”, — писал когда-то Пушкин. Да, дела, но не те, о которых думал Жуковский, а те, от которых есть “упоение в бою, и бездны мрачной на краю”. Свободный в выборе предмета не свободен выйти из него. Разрывая пальцами мозга завесу грани, он невольно проскажет то, что увидят его глаза, и даже желал бы скрыть, но не может.

В этом вся цель завоеваний наших духовных ценностей. И только смелые, только сильные, которые не боятся никакого дерзания, найдут то “отворись”, на пороге которого могут сказать себе: “О слово, отчее слово, мы ходили с тобой на крыле ветрянем и устне наши не возбраним во еже звати тебе...”

<1918>

[Данита]

Конец декабря 1917 г.

Петроград

Дорогой Разумник Васильевич!

Уж очень мне понравилась, с прибавлением не, клюевская “Песнь Солнценосца” и хвалебные оды ей с бездарной “Красной песней”.
Штемпель Ваш “первый глубинный народный поэт”, который Вы приложили к Клюеву из достижений его “Песнь Солнценосца”, обязывает меня не появляться в третьих “Скифах”. Ибо то, что вы сочли с Андреем Белым за верх совершенства, я счел только за мышиный писк.

Это я если не такими, то похожими словами уже говорил Вам когда-то при Арсении Авраамове.

Клюев, за исключением “Избяных песен”, которые я ценю и признаю, за последнее время сделался моим врагом. Я больше знаю его, чем Вы, и знаю, что заставило написать его “прекраснейшему” и “белый свет Сережа, с Китоврасом схожий”.

То единство, которое Вы находите в нас, только кажущееся.
“Я яровчатый стих” и “Приложитесь ко мне, братья” противно моему нутру, которое хочет выплеснуться из тела и прокусить чрево небу, чтоб сдвинуть не только государя с Николая на овин, а....

Но об этом говорить не принято, и я оставлю это для “лицезрения в печати”, кажется, Андрей Белый ждет уже...

В моем посвящении Клюеву я назвал его середним братом из чисел 109, 34 и 22. Значение среднего в “Коньке-горбунке”, да и во всех

почти русских сказках —
“так и сяк”.

Поэтому я и сказал: “Он весь в резьбе молвы”, — то есть в пересказе сказанных. Только изограф, но не открыватель.

А я “сшибаю камнем месяц”, и черт с ним, с Серафимом Саровским, с которым он так носится, если, кроме себя и камня в колодце небес, он ничего не отражает.

Говорю Вам это не из ущемления “первенством” Солнценосца и моим “созвучно вторит”, а из истинной обиды за Слово, которое не золотится, а проклевывается из сердца самого себя птенцом...
И “Преображение” мое, посвященное Вам, поэтому будет напечатано в другом месте.

Любящий Вас Сергей Есенин.

На конверте:

Заказное
Царское Село
Колпинская ул. д. 2

Разумнику Васильевичу
Иванову

Податель: Петроград Литейный
33 кв. 11. Сергей Есенин.

[Данита]

Март 1918 г Есенин пишет для П. А. Кузько рекомендательные письма к Андрею Белому и Л. Н. Столице в Москву, которые Кузько, по воспоминаниям, так и не использовал …

В середине марта 1918 г. Есенин встречается и беседует с Андреем Белым во время приезда в Москву, присутствует на одной из лекций курса Белого «Эвритмия», читанного им для членов Общества.

5 апреля 1918 г. газета «Знамя труда» (№172) публикует статью Есенин «Отчее слово» (По поводу романа Андрея Белого «Котик Лютаев»)

Некоторые идеи Есенина, высказанные в «Отчем слове», будут развиты им в статьях «Ключи Марии» (1918), «Быт и искусство (Отрывки из книги «Словесные орнаменты») (1920)


7 апреля 1918 газета «Знамя труда» («174) печатает поэму Есенина «Октоих» и перепечатывает «Пришествие» (с посвящением Андрею Белому)

ПРИШЕСТВИЕ

          А. Белому
1
Господи, я верую!..
Но введи в свой рай
Дождевыми стрелами
Мой пронзенный край.
За горой нехоженой,
В синеве долин,
Снова мне, о боже мой,
Предстает твой сын.
По тебе молюся я
Из мужичьих мест;
Из прозревшей Руссии
Он несет свой крест.
Но пред тайной острова
Безначальных слов
Нет за ним апостолов,
Нет учеников.
2
О Русь, приснодева,
Поправшая смерть!
Из звездного чрева
Сошла ты на твердь.
На яслях овечьих
Осынила дол
За то, что в предтечах
Был пахарь и вол.
Воззри же на нивы,
На сжатый овес, —
Под снежною ивой
Упал твой Христос!
Опять его вои
Стегают плетьми
И бьют головою
О выступы тьмы...
3
Но к вихрю бездны
Он нем и глух.
С шеста созвездья
Поет петух.
О други, где вы?
Уж близок срок.
Темно ты, чрево,
И крест высок.
Вот гор воитель
Ощупал мглу.
Христа рачитель
Сидит в углу.
"Я видел: с ним он
Нам сеял мрак!"
"Нет, я не Симон...
Простой рыбак".
Вздохнула плесень,
И снег потух...
То третью песню
Пропел петух.
4
     Ей, господи,
     Царю мой!
  Дьяволы на руках
  Укачали землю.
  Снова пришествию его
     Поднят крест.
  Снова раздирается небо.
  Тишина полей и разума
     Точит копья.
  Лестница к саду твоему
     Без приступок.
Как взойду, как поднимусь по ней
С кровью на отцах и братьях?
  Тянет меня земля,
  Оцепили пески.
  На реках твоих
     Сохну.
5
  Симоне, Петр...
  Где ты? Приди.
  Вздрогнули ветлы:
  "Там, впереди!"
  Симоне, Петр...
  Где ты? Зову!
  Шепчется кто-то:
  "Кричи в синеву!"
  Крикнул — и громко
  Вздыбился мрак.
  Вышел с котомкой
  Рыжий рыбак.
  "Друг... Ты откуда?"
  "Шел за тобой..."
  "Кто ты?" — "Иуда!" —
  Шамкнул прибой.
  Рухнули гнезда
  Облачных риз.
  Ласточки-звезды
  Канули вниз.
6
     О Саваофе!
Покровом твоим рек и озер
     Прикрой сына!
  Под ивой бьют его вои
  И голгофят снега твои.
  О ланиту дождей
     Преломи
     Лезвие заката...
     Трубами вьюг
     Возвести языки...
Но не в суд или во осуждение.
           7
  Явись над Елеоном
  И правде наших мест!
  Горстьми златых затонов
  Мы окропим твой крест.
  Холмы поют о чуде,
  Про рай звенит песок.
  О верю, верю — будет
  Телиться твой восток!
  В моря овса и гречи
  Он кинет нам телка...
  Но долог срок до встречи,
  А гибель так близка!
  Уйми ты ржанье бури
  И топ громов уйми?
  Пролей ведро лазури
  На ветхое деньми!
  И дай дочерпать волю
  Медведицей и сном,
  Чтоб вытекшей душою
  Удобрить чернозем...


Октябрь 1917
 

 

[Данита]

Апрель после 24 1918 г. Есенин встречается и беседует с Андреем Белым после переезда в Москву.


А. Белый пишет в «Ракурсе к дневнику»:

«Апрель» <1918>. <…> частые беседы с Есениным»
Вечер у Анисимовых: чтение «Инонии» Есениным»


Июнь, 1, 4 и 5. 1918 г. газета «Знамя труда» (« 216, 218 и 219) сообщает о предстоящем литературно-музыкальном вечере с участием Есенина.

«Извещение: «В помещении бывшего Немецкого клуба (Софийка, 6) в среду 5 июня, в 6 ½ час. Вечера состоится литературно-музыкальный вечер при участии Лундберга, А. Белого, Есенина, Орешина, Лурье, Черепанова и др.»

[Данита]

Апрель после 24 1918 г. Есенин встречается и беседует с Андреем Белым после переезда в Москву.

А. Белый пишет в «Ракурсе к дневнику»:

«Апрель» <1918>. <…> частые беседы с Есениным»
Вечер у Анисимовых: чтение «Инонии» Есениным»


Июнь, 1, 4 и 5. 1918 г. Газета «Знамя труда» (« 216, 218 и 219) сообщает о предстоящем литературно-музыкальном вечере с участием Есенина.

«Извещение: «В помещении бывшего Немецкого клуба (Софийка, 6) в среду 5 июня, в 6 ½ час. Вечера состоится литературно-музыкальный вечер при участии Лундберга, А. Белого, Есенина, Орешина, Лурье, Черепанова и др.»


Из воспоминаний П. Н. Зайцева:

«Как-то в летний день 1918 года, когда начинался «кафейный» период в жизни поэтической Москвы, когда печатать стихи стало трудно, а за выступления в кафе поэтам платили, я зашел в

кафе «Альпийская роза» на Софийке (теперь Пушечная). В кафе в этот час выступали поэты. Среди них был и Есенин. Он прочитал свои стихи, в том числе стихотворение «Товарищ» — о Мартыне и его кошке, только что написанное и ставшее очень популярным: его читали на всех эстрадах и во всех клубах чтецы и артисты, так же поэму Блока «Двенадцать».

Есенин не декламировал и не подвывал, не пел свои стихи (всем этим грешили тогда поэты). Он читал просто и реалистично. Его голос наливался силой, и это придавало особую выразительность чтению. Он лепил и ваял свои стихи интонациями голоса, сопровождая

произношение стихов сдержанной жестикуляцией, вернее, движением небольшой, гибкой фигуры. Последнюю строку стихотворения он произносил с силой и нажимом:

…Железное слово: р-реес-пуб-лика!»


http://esenin.ru/content/view/1050/144/1/1/


5 июня 1918 г. газета «Возрождение» (№3) публикует фельетон И. Г. Эренбурга»Стилистическая ошибка»,

в которой критикуется общественная позиция Есенина, А. А. Блока, Андрея Белого, Н. Клюева, В. В. Маяковского, О. Э. Мандельштама и др.