Ольга Сергевна » 19:50:43, Суббота 23 Декабрь 2006
Два дня после выхода из клиники Есенин ходил по редакциям и издательствам по делам и проститься с друзьями. Вечерами же был в Доме Герцена.
За день до отъезда в Ленинград Есенин несколько раз приходил в издательство "Современная Россия", но никого не заставал. Все это время его разыскивал врач Аронсон, работающий в психиатрической клинике, из которой Есенин только что выписался. Ройзман, желая помочь ему, позвонил по телефону всем имажинистам и знакомым Сергея, но за последние дни никто его не видел.
Ройзман отправился к Мариенгофу. Тот провел его в свою
комнату: в уголке за небольшим круглым столом сидел Есенин. Был
он очень бледен, его волосы свалялись, глаза поблекли.
-- Ты опять собираешься в Константиново?
-- Нет, подальше! -- Он обнял Ройзмана. -- Я тебе напишу письмо или
пришлю телеграмму.
Вечером того же дня Есенин был в клубе Союза писателей вместе с Клычковым. Разговаривал с Грузиновым.
23 декабря. Среда. Стоял серый пасмурный день оттепели. Есенин приехал в Госиздат на извозчике около 9 часов утра. Ждал выплаты денег. В десять пришел Евдокимов. Присел на диванчик. Скоро в глубине длинного госиздатского коридора показался Есенин. Пальто было нараспашку, бобровая шапка высоко сдвинута на лоб, на шее густой черного шелка шарф с красными маками на концах, веселые глаза, улыбка, качающаяся грациозная походка... Он был полупьян. Поздоровались. И сразу Есенин, садясь рядом и закуривая, заговорил:
-- Евдокимыч, я вышел из клиники. Еду в Ленинград. Совсем, совсем еду туда. Надоело мне тут. Мешают мне. Я развелся с Соней... с Софьей Андреевной. Поздно, поздно, Евдокимыч! Надо было раньше. А Катька вышла замуж за Наседкина. Ты как смотришь на это?
-- Что же, это твое личное дело. Тебе лучше знать. Я не знаю...
-- Да, да, это мое дело. К черту! И лечиться я не хочу! Они меня там лечат, а мне наплевать, наплевать! Скучно! Скучно мне, Евдокимыч!
...
-- Скучно, скучно мне! -- продолжал восклицать Есенин, недовольно мотая головой и глядя в пол.
-- Да, да, ты получил письмо?
-- Нет.
-- Ах! Я же ей, Катьке, дал снести: там стихи в "Собрание". Что же она не несет! Я ей скажу... Она принесет. Евдокимыч, я еду в Ленинград: мне надо денег.
-- Деньги выписаны, Сережа
Есенин лукаво и недоверчиво улыбнулся, чуточку выждал, хитро взглянул на меня и растерянно, вполголоса, выговорил:
-- Я спрашивал. В кассе говорят -- нет ордера. Ты забыл спустить в кассу?
И опять улыбка, ожидающая и недоверчивая. Я тоже усмехнулся на его недоверие
-- Видно, много тебя, Сережа, обманывали, и ты перестал верить, когда тебя не обманывают?
-- Нет, нет, я тебе верю, значит... мне выдадут?
-- Конечно. Но ты очень рано пришел. Деньги же выдают в два часа дня. Ты бы куда-нибудь сходил.
Поэт задумался и спохватился, сдвигая на глаза шапку:
-- Верно. Мне надо сходить к Воронскому проститься. Люблю Воронского. И он меня любит. Я пойду в "Красную новь". Там мне тоже надо получить деньги. Раньше, понимаешь, Евдокимыч, у тебя нельзя получить?
-- Я с удовольствием бы, Сережа, но это от меня не зависит. Раз денег нет в кассе, что же делать!
-- Ну, хорошо. Я подожду.
Поэт подождал меня на диванчике и нетерпеливо спросил:
-- Ну, что, можно?
Я развел руками и сел рядом.
-- Ты мне корректуры вышли в Ленинград, -- погрустнев, сказал Есенин. -- Ты говорил, стихи в наборе?
-- Да. Сдали в ноябре. Уже идет набор: не сегодня завтра будут гранки. А куда тебе выслать? Ты где там остановишься?
Есенин немного подумал.
-- Я тебе напишу. Как устроюсь, так и напишу. Я тебе буду писать часто. Да, я тебе вышлю точный адрес. Остановлюсь я... у Сейфуллиной... у Правдухина... у Клюева. Люблю Клюева. У меня там много народу. Ты мне поскорее высылай корректуру.
-- Как только придут из типографии, в тот же день и направлю тебе. Ты внимательно погляди на даты. Помнишь, ты в некоторых сомневался?
-- Я... я все сделаю. Вот Катька не принесла тебе письма, я там послал семь новых стихотворений: "Стихи о которой". Не поздно их будет в первый том, в самый конец?
-- Нет, но надо скорее. Пока гранки, вставить можно. Ты будешь читать корректуру, вместе с ней и вышли эти стихи.
-- Хорошо. Я пришлю. Стихи, кажется, неплохие. Я в клинике написал.
-- А как твоя поэма "Пармен Крямин"?
-- Я ее вышлю, только дам другое заглавие. Пармен, пожалуй, нехорошо. В Ленинграде я допишу ее. Она не готова. Тут мне мешают. Напишу четыре строчки, кто-нибудь придет... В Ленинград я совсем, навсегда...
-- Даты не позабудь.
-- Нет, нет! И даты -- все проставлю. Раз "Собрание", надо по-настоящему сделать. Я помню все стихи. Мне надо остаться одному. Я припомню. А денег ты никому, кроме меня, не давай...
-- Будем высылать тебе в Ленинград.
-- Надо бы биографию в первый том, -- обеспокоенно сказал Есенин. -- Выкинь ты к черту, что я там сам написал! Ложь все, ложь все! Если можно, выкинь! Ты скажи заведующему Николаеву. Напиши ты, Евдокимыч, мою биографию!
-- Как же написать -- ведь я совершенно не знаю, как ты жил. Ты теперь уезжаешь в Ленинград. Тут надо бы о многом расспросить тебя, а где же теперь?
....
С Евдокимовым Есенин проговорил минут 40. В 11 часу из отдела вышел Тарасов-Родионов. Они поздоровались, расцеловались и опять присели на диванчик в коридоре. Есенин сразу же стал жаловаться на вынужденное ожидание денег, тогда как ему надо поскорее спешить на поезд, раз он сегодня же уезжает в Ленинград, после того, как он окончательно разошелся с женой. Тарасов-радионов вернулся к Евдокимову и спросил, нельзя ли ускорить выплату денег, но уверившись, что это невозможно, вернулся обратно в коридор и сообщил об этом Есенину. Его окружали некоторые из сослуживцев Тарасова-Радионова.
— Ну, что ж, придется, стало быть, ждать, — сказал Есенин тоскливо, но примирительно. — Пойдем, кацо, посидим где-нибудь пока. Мне так хочется о многом с тобою поговорить.
Т-Р предложил ему посидеть в комнате.
— Нет, нет, здесь неудобно, — протянул он, болезненно скривившись и отмахнув рукой, — пойдем, кацо, вниз, на угол, в пивнушку, там и посидим. Это здесь рядом.
И тогда Т-Р, предупредив в отделе, что скоро вернется, пошел за Есениным. Есенин подождал, пока тот оденется, и они вышли на улицу. Было мокро. Есенин сказал, что в пивной его ожидает двоюродный брат, и что он его сейчас отошьет, чтобы тот не мешал разговору. Напротив Госиздата ожидал извозчик, которому Есенин велел еще подождать. И, перейдя с угла на угол, они спустились в полуподвал пивной на углу Софийки и Рождественки, наискось от Госиздата. В пивной было сумрачно и пусто. Возле стен были отделенные друг от друга перегородками и елками ниши со столиками, напоминающие театральные ложи. Крайняя из них справа была занята. На столе стояло полдюжины пивных бутылок, а на стуле справа сидел двоюродный брат Есенина Илья. Подходя к столику, Есенин довольно бесцеремонно велел ему идти в Госиздат и сидеть там, дожидаясь денег.
— Разве уже выдают? — спросил тот.
— Нет, еще не выдают, но ты подождешь и посидишь там, раз я так сказал, — обрезал его Есенин властно. И брат покорно встал и удалился. Т-Р сел на его стул. Есенин велел официанту-кавказцу принести чистый стакан и налил пива Т-Р и себе. Недопитые были две бутылки.
...
— Когда ты едешь?
— Сегодня, с вечерним поездом.
— Во-первых, ты не достанешь на сегодня билеты. Сейчас, перед праздниками, билеты на все поезда в Ленинград давно уже проданы. Мне приходилось встречать людей, выезжавших пригородными поездами верст за 50 от Москвы, чтобы оттуда достать сейчас билет на Ленинград. Иначе, говорят они, достать невозможно.
— Не беспокойся, кацо, — и Есенин хитро и самодовольно улыбнулся, — уже все устроено. Билеты уже оставлены в кассе, остается только их взять. Пусть для других это и невозможно, для меня это ровно ничего не стоит. Меня жизнь избаловала и балует: для меня — все легко.
— К кому же ты едешь в Ленинград?
— Ни к кому.
— Где же ты остановишься?
— Сам не знаю. Возьму номер в гостинице и буду жить. Буду жить, ты понимаешь, спокойно, там нет рядом дрязг и склок. И буду писать.
— Ну, милый мой, это, конечно, правда, Питер — красивый и тихий город, но город большой. Этой шатии и там сколько угодно. Она облепит тебя и завертит, лишь только узнает о твоем приезде.
— Нет. Я прикажу швейцару никого не пускать.
...
Пиво было выпито и Есенин хотел позвать официанта, чтобы тот подал еще.
Но Т-Р отказался наотрез и напомнил, что касса уже открылась.
По всей видимости был первый час дня.
Они встали и вышли.
В Госиздате Т-Р спустился в гардеробную раздеться, а Есенин пошел прямо к кассе.
В течение дня Есенин несколько раз заглядывал к Евдокимову, повторял о своем ленинградском адресе и уходил.
Около часу дня в отдел зашел двоюродный брат Есенина Илья и сказал:
- Денег не выдают.
Евдокимов спустился по лестнице в кассу. В прихожей финсектора поэт сидел на лавочке у окна среди шоферов и ожидавшей денег публики. Есенин пьяно моргал и что-то шептал губами. Его разглядывали. Он поднял глаза, заметил Евдокимова, замахал рукой, трудно поднялся.
- Евдокимыч, денег не привезли! Я с утра сижу. Мне надоело!..Понимаешь,
надо-о-е-л-ло!
В голосе его было раздражение. Банк обещал выдать деньги только около двух-трех часов дня.
В это время в ожидании денег возле кассы толпилась большая группа
ожидающих, главным образом литераторов. Подошел Кириллов. Есенин поздоровался с ним и, обращаясь к стоящему рядом с ним поэту Герасимову, как-то странно и загадочно произнес:
-- Ну. Миша, прощай! Я уезжаю. Но вот здесь остается Кириллов... Я ему верю!
Все это время Есенин неотлучно сидел на лавочке. Наконец в четвертом часу дня деньги привезли, но в незначительном количестве, выдавали по
мелочам. У кассы стояла очередь. Евдокимов спустился к кассе, отыскивая Есенина. Он держал в руках чек, застегивался и серьезно говорил:
- Евдокимыч, денег нет. Вот дали бумажку. Ну, ладно! Билет у меня есть. Я уеду. Завтра Илья получит в банке и переведет мне. Спасибо. Я обойдусь.
Около него стоял Илья, тревожно не сводивший с него глаз.
В очереди у кассы в толпе были писатели: Пильняк, Герасимов, Кириллов.
-- Ну, прощайте! -- пошатался Есенин с серьезным и сосредоточенным видом.
Он обнял попеременно Пильняка, Герасимова, Евдокимова, расцеловались... Евдокимов шутливо толкнул его в спину "для пути ".
-- Жди письма, -- сказал, уходя, Есенин и, свесив голову на грудь, заковылял к выходу пьяными нетвердыми шагами.
Где Есенин был после не известно. Возможно, заходил к Воронскому в "Красную новь".
Часов в семь вечера Есенин с Ильей зашли к Толстой. Дома были Соня, наседкин и Шура. Дверь ему открыл Наседкин. Есенин, злой, ни с кем не здороваясь и не раздеваясь, сразу же прошел в другую комнату, где были его вещи, и стал торопливо все складывать как попало в чемодан. Перед выходом Есенин передал Наседкину госиздатовский чек на семьсот пятьдесят рублей -- он не успел сегодня заглянуть в банк и едет в Ленинград почти без денег. Попросил выслать завтра же. Через две недели они должны были встретиться в Ленинграде. Уложенные вещи Илья,
с помощью извозчиков, вынес из квартиры. Сказав всем сквозь зубы "до свидания", Сергей вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь.
Шура с Соней сразу же выбежали на балкон. Был теплый, тихий вечер.
Большими хлопьями, лениво кружась, падал пушистый снег. Сквозь него было видно, как у парадного подъезда Илья и два извозчика устанавливали на санки чемоданы.
Снизу отчетливо доносились голоса отъезжающих... После того как были размещены на санках чемоданы, Есенин сел на вторые санки. Шура вдруг крикнула:
-- Сергей, прощай!
Подняв голову, он вдруг улыбнулся ей своей светлой, милой улыбкой, помахал рукой, и санки скрылись за углом дома.
Позже по всей видимости заходил к Изрядновой. Сказал, что пришел проститься. На вопрос: "Что? Почему?" -- ответил: "Смываюсь, уезжаю, чувствую себя плохо, наверное, умру". Просил не баловать, беречь сына.
Около 8 вечера зашел на квартиру к Райх, проститься с детьми.
На звонок побежал открывать мальчик Коля и вернулся испуганный:
-- Пришел какой-то дядька, во-от в такой шапке.
Ольга Георгиевна поднялась навстречу, как взъерошенная клушка:
-- Что вам здесь нужно? Кто вы такой?
Есенин прищурился.
-- Я пришел к своей дочери.
-- Здесь нет никакой вашей дочери!
Таня узнала его по смеющимся глазам и сама засмеялась. Тогда и Ольга Георгиевна вгляделась в него, успокоилась и вернулась к своему занятию.
Он объяснил, что уезжает в Ленинград, что поехал уже было на вокзал, но вспомнил, что ему надо проститься со своими детьми.
-- Мне надо с тобой поговорить, -- сказал он и сел, не раздеваясь, прямо на пол, на низенькую ступеньку в дверях. Таня прислонилась к противоположному косяку.
- Знаешь ли ты, кто я тебе?
Таня хотела убежать, но он быстро догнал ее, схватил, но тут же отпустил и очень осторожно поцеловал руку. Потом пошел проститься с Костей.
Костя запомнил его лицо, его жесты, его поведение в тот вечер. По его словам, в них не было надрыва, грусти. В них была какая-то деловитость... [/b]