Аня Назарова, к которой Бениславская обращается в дневнике, тоже писала свои воспоминания о Есенине. Не знаю, выкладывались ли эти материалы где-то раньше, на всякий случай я их выложу сюда. К сожалению у меня ее записи есть не целиком, а только урывками
Вот немного о ней - Назарова Анна Гавриловна (1900—1972) — знакомая Есенина, одна из близких подруг Г. А.Бениславской, редакционный работник.
Вот еще о ней писала Вольпин: «Различаю среди «стоеросовых» стройную Соню Виноградскую и еще одну девушку, красивую, кареглазую, кажется, Аню Назарову».
С Есениным Г. Бениславская познакомилась осенью 1920 года (на одном из вечеров в политехническом музее. Одновременно познакомилась с Есениным и я. В 1924 году мы вместе жили в одной квартире в доме «Правды» на Брюсовском переулке (д. 2/14, кв. 27). В той же квартире жила тогда писательница С. Виноградская и Е. Кононенко, а так же редактор «Бедноты» Грандов). После возвращения Есенина из-за границы он, не имевший в то время квартиры, поселился у нас в комнате, а вскоре после того, как я переехала с Брюсовского переулка, сюда же переехала сестра Сергея Александровича Катя, которая училась в Москве в средней школе и жила у кого-то на квартире, а затем и младшая его сестра Шура, приехавшая из Константинова…
А. Г. Назарова – Г. Бебутову. 6 окт. 1969.
…В манере держаться, говорить – не было уж той простоты. Рука одна была в перчатке («На заграничный манер», - подумала я). Папиросы превратились в сигареты. И много таких, еле заметных мелочей наложило какой-то след на Есенина, сделало его каким-то другим, более взрослым, более «светским», я бы сказала. В модном костюме, о фасоне которого он с увлечением нам рассказывал, с шампанским, он каким-то диссонансом ворвался к нас, в нашу неуютную, плохо обставленную комнатушку, к нашим потертым платьям и «беднотовским» интересам.
А. Г. Назарова с.136
Есенин получил письмо от Клюева – «умираю с голоду, болен. Хочу посмотреть еще раз своего Сереженьку, чтоб спокойней умереть» (*записать, как писал. (Приписка на полях Г. Бениславской)). С.А. взволнованно и с большой любовью говорил, какой Клюев чудный, хороший, как он его любит. Решил, что поедет и привезет его в Москву. Просил Яну уступить комнату для Клюева. Яна уступила, Есенин собирался уезжать. Назначили день отъезда: воскресение. Без осложнений дело, конечно, не обошлось. Не получил Есенин денег, не на что ехать, пришлось занять 20 р. У Александра (швейцар «Стойла»). Приехали на вокзал. Есенин пьяный, едет с Приблудным. Билеты взял Сахаров – вместо мягкого вагона – жесткий, вместо спальных мест – сидеть (* Сахаров и Аксельрод оба ехали в мягком. (Приписка на полях Г. Бениславской)). Есенин обозлился, но все-таки уехал. Через неделю, может быть меньше, вернулся с Клюевым. В 1-й момент, когда Клюев вошел в комнату – и я увидела – сытое, самодовольное и какое-то нагло-услужливое лицо, - что-то упало у меня внутри. По рассказам С.А. не таким представляла и любила Клюева. Но это был один момент. Тут же отогнала это, и обе мы, я и Галя, радушно и приветливо поздоровались с Клюевым. Рассказали про поездку. Клюев читал стихи. Есенин слушал и все посматривал на нас, словно хотел узнать, какое впечатление производит Клюев. Когда Клюев ушел, он начал говорить, какой он хороший, и вдруг, как-то смотря в себя: «Хороший, но… чужой. Ушел я от него. Нечем связаться. Не о чем говорить. Не тот я стал. Учитель он был мой, а я его перерос…»
А. Г. Назарова с.124-126
Клюев рассказывал, как тяжело ему живется: «Жиды правят Россией» - потому «не люблю жидов», не раз повторял он. У С.А. что-то оборвалось – казалось, он сделался юдофобом, не будучи им по натуре. «Жид» для него стал чем-то вроде красного для быка. И мы, до приезда Клюева не слышащие совершенно разговоров на эту тему, хлопали ушами и ничего не понимали. С.А. метался без денег, пил, словно заливая в себе что-то, сидел все время без денег. Мы – получающие гроши, к тому же обокраденные в это время – из кожи лезли, чтобы С.А. не узнал, что и у нас нет денег и что завтрак, купленный для него, нам в голову не приходило есть самим, иначе не хватило б, и стало ясно, что куплено мало. Клюев – живя с нами – словно не видел ни болезненного состояния С.А., ни нашей «хозяйственной экономии» - ел вволю, приводя в ужас меня и Галю, ходил обедать в «Стойло» и тихо, как дьячок великим постом что-то читает в церкви, - соболезновал о России, о поэзии, о прочих вещах, погубленных большевиками и евреями. Говорилось это не прямо, а тонко умно, так что он, невинный скиталец, как будто и не говорил ничего. Его слащавая физиономия, сладенький голосок, какие-то мокрые, взасос, поцелуи руки – и бесконечное самолюбование рядом с жалобами – все это восстановило нас против него и заставило критически относиться к нему. (* Только Катя с первого взгляда раскусила его и окатила нас холодной водой. (Приписка на полях Г. Бениславской)).
А. Г. Назарова с.127
..Интересен отъезд Клюева из Москвы. Поняв, что у Есенина нет денег, ни поесть, ни попить вдоволь у нас нельзя, потому что всего было в обрез, - он перебрался окончательно к Дункан, продал книжку стихов за 5 червонцев, получил эти деньги и тихо, не зайдя даже проститься к своему любимому Сереженьке, - уехал снова в Ленинград. После этого Есенин никогда уже не говорил, что Клюев самый близкий ему человек, и не собирался спасть его от голодной смерти. Кажется, переписка между ними тоже прекратилась.
А. Г. Назарова с.128-129
Вскоре он (Клюев) познакомился с Дункан. Ласково принятый ею – он расхваливал ее нам и, как бы укоряя нас, что мы не даем ему этого, - рассказывал, чем она его угощала и чем будет угощать. Бывал сам у Дункан он не раз, таскал туда С.А. Беспрерывное «ворчание» Клюева и его рассуждения о гибели России пустили корни в больном тогда мозгу Есенина. В это время случилась еврейская история, кончившаяся судом…
А. Г. Назарова с.128
…Я была больна во время скандала и занята в редакции во время суда, поэтому знаю об этом только со слов других. Но подготовительной стадии, периода всхода «жидовской истории» - я была свидетельницей и глубоко уверена – не явись Клюев с его сладкими речами и слезами о погибели Руси – никогда бы и не услышали мы от Есенина этого злого хриплого шепота – каким он бросал это, так ставшее враждебным ему слово – «жид», как не слышали его до приезда Клюева и перестали слышать после санатории.
А. Г. Назарова с.128
15 сентября – мое рождение. Решили мы его отпраздновать. Пригласили Есенина. Обещал быть непременно, к 10 ч. Ждем. 10 ч. – нет, наконец около 11-ти раздаются три звонка. Летим открывать. Входит Приблудный с шляпой Есенина. «А где С.А.?» - в один голос с Галей спрашиваем. – «Вот шляпа, а его нет». – «Как нет? Где он?» - «В милиции. Подрался в «Стойле». Его забрали и увели в отделение» (* Это первый скандал (была драка). (Приписка на полях Г. Бениславской). Звоним в милицию. «Да, есть такой, не освободим, пока не проспится». Идет туда – передаем подушку и папиросы. Узнаем, что спит. Сбивчиво и несвязно Приблудный рассказывает, в чем дело: «С.А. сидел в «ложе». Собирался идти к вам. Все посылал Александра (швейцара) за цветами на Страстной. Их был уже целый воз. Была там Катя. Пришла за деньгами. С.А. ждал, когда ему дадут деньги, чтобы отдать их сестре и идти на Никитскую. Пошел к кассе. По дороге его ли толкнули, толкнул ли он – но кто-то кого-то обругал. Есенин замахнулся бутылкой и облил пивом. Сцепились. Вызвали милицию. Его забрали». (* Есенин опрокинул бутылку на чьем-то столике. (Приписка на полях Г. Бениславской)).
А. Г. Назарова с.129
Ночь шла медленно, до ужаса. Идти домой мы не могли. Сидели в «Стойле», потом в Леонтьевском около отделения милиции. Решили досидеть до утра, чтоб быть тут, как С.Е. проснется. Боялись, будет снова скандалить, так как накануне – когда привели его в милиция – он еще скандалил и там. Входим. Стоит он – чуть-чуть смущенный, улыбающийся и мирно беседует с милиционером, которому накануне собирался проломить голову. Начался допрос, чтоб составить протокол. Есенин почти ничего не помнит. Милиционеры с удивлением смотрят на него – тихого, спокойного, с ласковой улыбкой. «Вот если б вы вчера таким были», - говорит дежурный начальник милиции. «А разве я вчера хуже был?» - спрашивает С.Е. Милиционеры хохочут, и рассказывают, как они с ним «умучались» накануне. К нашему уходу – вся милиция буквально очарована С.Е, Озлобления, с каким говорили о нем накануне, - нет и в помине, на его ласковую улыбку – он такую же получает в ответ, и с пожеланиями всего «хорошего» мы уходим домой.
А. Г. Назарова с.129-130
Когда скандалил Есенин? Только пьяный. Никто не помнит и не знает не только скандала, но даже простой ругани у трезвого Есенина. «Характерен один случай. Соня Виноградская, комната которой была рядом с комнатой Гали, устраивала свои именины. Есенин лежал больной, я была с ним целый вечер и хорошо помню его не то грустное, не то задумчивое лицо. В шуме и смехе за стеной трудно было уловить суть разговора, но долетали отдельные фразы. Один из сотрудников «Бедноты», Борисов, кому-то доказывал, что Есенин – это «не поэт, а хулиган», что «его стихи нельзя читать, потому что они просто неприличны». Я помню, как у меня внутри все похолодело от ужаса, а Есенин только грустно улыбнулся. В комнату ворвались пьяные гости, знавшие Есенина (Яна и К.), и я, зная, что Есенину это тяжело, гнала их вон, не совсем деликатно, а Есенин ласково говорил: «Оставьте, Аня, пусть немного побудет она, это ничего!» Знакомый, звавший Яну (она была у нас в комнате), вдруг обозливший, что она нейдет, закричал, умышленно громко, чтоб слышал Есенин: «Из-за этой сволочи Есенина..» - я с кулаками буквально бросилась к Яне, чтоб она выгнала А., а Яна пулей вылетев из комнаты – тут же выставила Ан. За дверь, и когда пришла извиняться перед Есениным, то Есенин опять мягко и спокойно говорил с ней, даже смеялся, говоря, что «все это ерунда». Я от удивления ничего не понимала, потому что все мы знали, что у Есенина и самолюбие больное, и тронуть его нельзя, и обижался он часто, когда никто и не думал его обидеть. (* И это было только у пьяного. (Приписка на полях Г. Бениславской)).
А. Г. Назарова с.136
Вино делало его совершенно другим. Злой, придирчивый, с какими-то полузакрытыми бесцветными глазами – он совершенно не был похож но того спокойного, всегда с ласковой улыбкой, Есенина, каким он был трезвым.
А. Г. Назарова с.136
Есенин страшно мучился, не имея постоянного пристанища. На Богословском комната нужна была Мариенгофу(* и Колобову, вещи Колобова и его приезды с женой. (Приписка на полях Г. Бениславской.)), на Никитской в одной комнатушке жили я и Галя Бениславская. Он то ночевал у нас, то на Богословском, то где-нибудь еще, как бездомная собака, скитаясь и не имея возможности ни спокойно работать, ни спокойно жить. Купить комнату не было денег. Грандов, редактор "Бедноты", "увлекающийся" Есениным (иначе, как "милый" и "родной", не называвший его), решил помочь ему в этом деле (** и устроить квартиру помимо Есенина, ничего не говоря последнему. (Приписка на полях Г. Бениславской.)).
На "беднотовском" бланке было написано письмо-ходатайство о предоставлении Есенину квартиры в 3 комнаты (его сестра тоже ютилась где-то в Замоскворечье, и из деревни должна была приехать 2-я сестра) в Президиум ВЦИК, копии были посланы в секретариат Троцко¬го и Воронскому. Воронский не подал голоса, из секретариата ВЦИК от¬ветили, что бумаги пересланы в Моссовет, а из секретариата Троцкого позвонили, что т. к. это не в их возможности (дать квартиру), то они с ходатайством от себя переслали бумаги в МУНИ. За дело с квартирой взялась я. Позвонила в Моссовет какому-то Добролюбову, который сказал мне, что они письмо переслали "по назначению", т. е. в МУНИ. Я отправилась в МУНИ. Там была принята зав. МУНИ т. Поповым. Я не помню в точности всего нашего часового разговора с т. Поповым, но его замечания вроде: "У Есенина есть жена - Дункан, а у нее целый особняк, почему он не живет в нем?", "Как вы наивны — знаете, сколько в Москве поэтов? Неужели всем я должен давать квартиры?.. Ведь живет же где-то сейчас Есенин, на что ж ему квартира?" — и многие другие подобные им врезались мне в память. Со злостью хотелось обругать этого сытого человека, имеющего спокойную квартиру, и, хлопнув дверью, уйти, но... Вспомнив мучения С. А., я еще любезнее начала буквально "просить" понять безвыходное положение такого таланта, как Есенин. "Все они таланты!" — буркнул Попов и, написав что-то на пачке бумаг, дал их мне: "Пойдите в Краснопресненское РУНИ". Я взяла бумаги. Два экземпляра письма Грандова (во ВЦИК и секретариат Троцкого, бумажка Моссовета с просьбой "по воз¬можности просьбу удовлетворить", надпись ВЦИК "направляем по назна¬чению для исполнения" и просьба от секретариата Троцкого "дать квартиру ввиду особой нуждаемости" — вот документы, очутившиеся у меня. Поверх всего написано: "В Краснопресненское РУНИ. Из имеющейся площади — в очередь — удовлетворить просьбу Есенина. Попов". Решила: ну, с такими "ходатайствами" через 2 часа у меня будет квартира для Есенина. И только через месяц почти ежедневного хождения в РУНИ я поняла, что эту стену никакими секретариатами не прошибешь. В РУНИ — очередь. Я нагло иду вперед и говорю: "Мне нужен заведующий". — "Кто вы?" — "Из секретариата Троцкого с ходатайством от ВЦИКа о квартире для Есенина". Пустили. Посмотрел и сразу написал: "Зачислить в очередь на ноябрь". Я была в сентябре. Я начала возражать и доказывать, что до ноября Есенин умрет от такой жизни. Сторговались на октябре. Заплатила 100 тысяч и ушла. Прошел октябрь, и на все мои запросы, очень частые, получала один ответ: нет площади. А в это время в этом же районе — я знала 3-х лиц (* Марцел Рабинович, Сергеев. (Приписка на полях Г. Бениславской.)), получивших прекрасные комнаты, а нуждающихся в них в 100 раз меньше, чем Есенин. Но... они были "ответственные работники", и для них площадь нашлась. Бесконечное хождение надоело — и один раз, зайдя к заведующему отделом (был уже новый), я решила выяснить определенно, будет ли наконец квартира. "В 1-ю очередь мы удовлетворяем рабочих, потом ответственных работников, а потом уж простых граждан". — "Так когда же, вы думаете, дойдет очередь до Есенина?" — "Не знаю, может быть, в 24 г." — "А может быть, и в 26-м?" — "Может быть". Не знали мы оба тогда, что в 26 г. Есенину никакая квартира нужна не будет! После этого разговора я поняла: ходить бесполезно, только злишься сама и злишь других, а квартиры все равно не получишь. Так и окончились "в никуда" наши хлопоты о квартире. Звонила я в секретариат Троцкого об этом, была там, и долго говорили мы с т. Горяиновьш, как помочь этому горю; они ничего не могли поделать, хоть и звонили в РУНИ, но получили тот же ответ, что и я.
А. Г. Назарова. Воспоминания. Материалы..., с. 121 — 124.
Кстати, о друзьях. Они играли большую роль, если не в творчестве Есенина, то в его гибели. Мне интересно одно: неужели ни у кого из них при известии о смерти Есенина не мелькнула мысль: "А я тоже к этому приложил свою руку"? Счастливы вы, что у вас настолько все пропито и запоганено внутри, что смерть Есенина прошла для вас только как утрата. Плохо спалось бы вам, "друзьям Сергея Есенина", его собутыльникам и нахлебникам, если б у вас был хоть намек на совесть!
А. Г. Назарова, с. 130.
Кто они — это воронье, безобидное на первый взгляд и гибельное для Есенина на самом деле?! В тот короткий период, что я близко соприкасалась с С. Е. и знала его жизнь до мельчайших подробностей, этими пиявками, присосавшимися к Есенину, были — Ганин, Клюев, Аксельрод, Глубоковский, Борисов и много других — случайных товарищей, пивших вместе с Есениным.
А. Г. Назарова, с. 130.
Как было работать Есенину, живя в такой обстановке? Без комнаты, без денег, больной, у него сил не было послать всех к черту, и доброта его ему мешала. Даже не доброта, а было в нем что-то, что обидеть человека он мог только в пьяном виде. Зато и не любил он, чтоб видели его пьяным некоторые. Я помню, как после скандала, о котором я пишу выше, в день моего рождения, и который видела Катя, Есенин мучился, что: "Катерина была тут. Не надо ей этого видеть". Не любил он показываться "в черновом виде", как он говорил, и долго стеснялся даже нас. И уже только потом – спокойно шел домой, какой бы ни был.
А.Г.Назарова ,с. 132-133
...Я хорошо помню это стадо, врывавшееся на Никитскую часов около 2-х — 3-х дня и тянувшее Сергея "обедать". Все гуртом шли обедать в "Стойло". Просили пива, потом вино. Каждый заказывал, что хотел, и счет Есенина в один вечер вырастал до того, что надо было неделю не брать денег, чтоб погасить его. Напоив С. А., наевшись сами, они, более крепкие и здоровые, оставляли невменяемого С. А. где попало и уходили от него. И вот теперь, вспоминая наше бесконечное, до ужаса утомительное беганье по пивным за С. А., где, несмотря на кривые улыбочки, злые взгляды — часто удавалось уговорить Есенина не пить и идти домой — хочется сказать большое искреннее спасибо Марцелу (Рабиновичу). Ни разу он не бросил одного Есенина. Он, как нежная, добрая нянька, привозил Есенина домой, в каком бы виде и месте тот ни был. Марцел, сам голодавший, не раз выручал нас в особо трудные дни, где-то доставая нам деньги, ни разу не попросил "взаймы" и никогда не бросал Есенина, как это делали другие. Помню такой случай. Как-то пили в "Стойле". Есенин, конечно, свалился раньше других. Чтоб он не мешал "веселью" — его не то отвели, не то даже отнесли вниз, в сырое полуподвальное помещение и оставили там ночевать. Никто и не подумал, что он может простудиться. А Есенин потом болел, что-то дня 3. И я знаю, будь тут Марцел, этого бы не было, Есенин был бы дома, а не мерз бы целую ночь в подвале "Стойла"!
А. Г. Назарова, с. 130-131.
Есенин пропал. Два дня не приходил домой. Был Приблудный, сказал: где-то пьет и у кого-то ночует. Я и Галя "выдерживали характер" и не шли искать. А трудно было. Ночью не спалось, все слушали звонок, а утром ждали ночи — днем Есенин редко приходил — может быть, сегодня придет. На 3-й день, измученная, я шла в студию, но вместо Никитских ворот — попала на Тверскую. До сих пор не помню, как это случилось. Поняла, что не туда иду, только у "Стойла". Решила — значит, судьба! Вхожу. Публики почти никого, было еще рано. Пьяный Есенин что-то пляшет. Увидел меня и сразу же, радостный, бросился: "А, Аня, родная! Вы за мной?" — "За вами. Идемте домой?" — "Идемте, сейчас, сейчас пойдем!" Прощается — Ганин, Зелик, Кожебаткин и кто-то еще — начинают уговаривать ехать к Якулову. Есенин колеблется. Я вижу, что ему хочется домой, но они тянут, и он не может протестовать. Решаю, что на улице легче уговорить. Говорю: "Выйдем, а там увидим, куда ехать". Выходим. Он обнял меня, и так идем по Тверской, шатаясь и толкая публику, причем Есенину кажется, что толкают его(* и он готов каждую минуту начать скандал. (Приписка на полях Г. Бениславской.)). Я начинаю снова звать домой. Как назло, около "Стойла" нет извозчика. Идем к Страстному. Догоняют остальные и окончательно уговаривают С,А ехать к Якулову. Мы вдвоем едем. «Аня, вы чудная девушка. Но только вы, и Галя – скажите – я не хочу стеснять как-то вашу жизнь. Если я мешаю – я уйду. Оставьте меня. Но я знаю, что вы – единственные друзья».
А. Г. Назарова, с. 132
У Якулова снова пьют. Зелик подбивает ехать к цыганам. Есенин представляет меня как друга самого близкого и лучшего, а через минуту — как жену. Кругом — недружелюбные и насмешливые взгляды. Плюю на все и решаю: лопну, а не пущу к цыганам. С. А. допился до точки — лежит на диване и кроет всех матом, пытаясь ударить. Подхожу я: "С. А., это я, Аня"(* И сразу, спокойный, говорит: (Приписка на полях Г. Бениславской)). "Сядь около. Мы поедем домой". А через минуту снова злой и ругается. Наконец собираемся домой. Все на ногах, а Есенин еле держится. С мансарды свела кой-как, помог мальчишка какой-то — был с Зеликом. А еще вести с 3-го этажа и до извозчика. Прошу помочь. Зелик смеется и уходит, уводя остальных. Ганин предлагает оставить ночевать — я не хочу(**Боясь стеснить хозяина квартиры. (Приписка на полях Г. Бениславской.)). На извозчика нет денег. Стискивая зубы от бешенства — чуть не плача — говорю об этом. Якулов отдает последний миллиард. Кое-как одеваем С. А. и выходим. Совсем повис на мне и Ганине, который сам еле на ногах держится. Сил нет, а его приходится почти тащить. Наконец падает на площадке. Поднять не можем. Ганин ругает — зачем увела. Я говорю: "Идите и спросите — можно оставить его?" Уходит. С. А. ухватился за ворот пальто и не выпускает. Я умоляю пустить, чтоб было удобнее поднять его. Что-то мычит, и все. Возвращается Ганин. Жорж болен, ночует Кожебаткин, негде положить."Сволочи, а не друзья", — со злостью бурчу я под нос... "Верно, предатели, я их знаю и не верю им", — вдруг, прищурившись, говорит С. А. Наконец кое-как доходим до извозчика. Садимся. Есенин, положив голову на плечо, тут же засыпает. Приезжаем на Никитскую. Снова история — не узнает дома и не хочет сходить. Поднимаемся на лифте — входим в квартиру. С. А. — откуда прыть взялась! — обгоняет меня и летит в комнату, все время радостно повторяя: "Дома! Дома!.."
А. Г. Назарова, с. 132.
Ярче всего остался в памяти Ганин. Откуда-то приехал, без гроша денег, без квартиры — он поселился на Никитской (у нас там был прямо странноприимный дом, и часто в одной комнатке ночевало до 10 чел.) и сделался официальным нахлебником.
…Мечтал продать свои стихи, получить работу, а пока... пил и ел на деньги Есенина, спаивал его и напивался сам, курил его папиросы и жаловался на плохую жизнь. Так продолжалось довольно долго, и Есенин, как сейчас помню, на наше ворчанье и недружелюбные взгляды как-то просительно-кротко говорил: "Не обижайте его, он хороший". И мы скрепя сердце — "не обижали", а поили и кормили, хоть и хотелось порой плюнуть в физиономию.
…Один случай, когда я чуть не ревела и буквально готова была избить Ганина, помню, как сейчас. У Ганина плохие сапоги. Как-то за чаем — довольно прозрачно говорит, вроде того, что "у тебя, Сергей, много обуви, а мои развалились", — Ганин намекнул Есенину, что тому надо дать сапоги Ганину. Денег, чтоб купить, нет. Есенин решает: "Отдам желтые ботинки и длинные чулки". У самого Есенина было что-то 2 пары ботинок, и эти "желтые" — лучшие, во 1-х, и я их только что вычистила и привела в порядок, во 2-х. Я начала протестовать и, конечно, напрасно, потому что мне же пришлось отдать Ганину эти туфли.
А. Г. Назарова, с. 130— 131.
…Подобный случай был с Клюевым - тот отдал сои сапоги в починку. А перед этим получил деньги за стихи. Когда ж принесли сапоги из починки, то Клюев, никуда не тративший денег, потому что тоже был на иждивении Есенина, попросил Есенина заплатить деньги за починку сапог. Есенин заплатил, конечно, чуть ли не последние. И это было как раз в то время, когда Есенин был в «загоне» и жил исключительно на деньги из «Стойла», а там давали редко, и мало; и, значит, сидел сам он в долгах и без гроша в кармане.
А. Г. Назарова с.130-131
Помню историю с уходом (деликатно выражаясь) Есенина из санатории. Аксельрод и Сахаров (?) пришли навестить Есенина и уговорили его с ними прогуляться. У Есенина не было шубы. Аксельрод привез бекешу чью-то, одели Есенина и, не сказав ничего врачам, увезли его прямо в кабак. Есенин напился, поскандалил, и на следующий день с трудом удалось отвезти его снова в санаторию...
А. Г. Назарова, с. 132.
...За чаем смешил нас, а потом вдруг решил позвонить Пильняку, что он умер. К телефону подошла жена Пильняка, сразу узнала его, и Есенин начал придумывать, кому бы еще позвонить. Я что-то сказала в это время о сестре. "Дайте телефон, я ей позвоню". — "Звоните". — "Вы сестра Ани? Вы знаете, умер Есенин, а она его очень любила. Теперь она бьется в истерике, и мы не знаем, что делать с ней". На вопрос сестры, где Галя и кто говорит, он ответил: "Галя? Галя возится с ней, а я... я посторонний, тут, из квартиры. Вы приезжайте скорей или позвоните через 5 минут Гале". С хохотом пришел в комнату и довольный начал выдумывать, что бы "выкинуть" еще. "Скучно уж очень мне. А знаете что, Аня, поедемте венчаться". — "Как венчаться?" — "Да очень просто. Возьмем Галю, еще кого-нибудь свидетелем, поедем в Петровский парк и уговорим какого-нибудь попа нас обвенчать. Давайте?" — "Зачем?" — "Скучно мне, а это интересно, возьмем гармониста, устроим свадьбу". Я согласилась. "Я позвоню Илье, получу деньги, заедем за вами в редакцию и поедем. Хорошо?" Ладно. Я ушла на работу, условившись, что в 2 ч. они с Галей заедут за мной. Ушла, почти не попрощавшись, потому что Есенин говорил определенно, что мы "увидимся и обвенчаемся". "Вот хорошо-то будет", — повторял он. В Госиздате его встретил не Илья, а Толстая и, кажется, увела домой. На Никитскую он не зашел, и не только венчаться, но и встретиться нам не удалось. Через 1/2 ч. после моего ухода приехала сестра, увидела Есенина живым, обозлилась, разревелась, выругала всех и уехала. А со мной — не разговаривала дня три.
А. Г. Назарова, с. 138.