Э. Мекш. Есенин в творческой судьбе Формакова А. ВОПРОС!!!

Модераторы: perpetum, Дмитрий_87, Юлия М., Света, Данита, Татьяна-76, Admin

Э. Мекш. Есенин в творческой судьбе Формакова А. ВОПРОС!!!

Сообщение Helga » 19:40:01, Четверг 16 Апрель 2009

Арсений Формаков (1900 - 1983) - поэт и прозаик, публицист и мемуарист, автор трех поэтических сборников ("Вечера прошлого", 1925; "В пути", 1926; "Встреча", 1934), двух прозаических книг ("Наша юность", 1931; "Фаина", 1938), воспоминаний об Игоре Северянине (1969) и многочисленных публикаций в газетах и журналах. В 1931 г. Формаков издал в Риге "Новый учебник русской грамматики" для 3-го и 4-го классов русских основных школ с приложением орфографического словаря.
До войны, как учитель и как редактор городской газеты, Формаков проводил большую просветительскую работу в Даугавпилсе и Латгалии. В послевоенные годы (после возвращения из лагеря) он много работал как переводчик латышских писателей, создавал литературные сценарии для республиканского радио. Полного описания творческого наследия Формакова еще нет, стихи и проза его разбросаны по периодическим изданиям и изредка всплывают сегодня в филологических изысканиях. Но, несмотря на интенсивное литературное творчество Формакова в 50 - 70-е годы, все же надо отметить, что основной его литературный массив принадлежит 20-30-м гг., "самому благополучному периоду жизни", - как отмечает в своих воспоминаниях дочь писателя - Евгения Арсеньевна Формакова.
В поэзии Формакова 20-30-х гг. явно просматривается желание быть оригинальным автором, и в качестве образца он избирает Игоря Северянина, не замечая, что последний давно уже выглядел в глазах знатоков несколько старомодным 2 и стихи Северянина-эмигранта были "чаще всего стихоплетством, близким к графомании", по верному определению Е. Г. Эткинда (см.: Эткинд 1988, 95).
Первый сборник Формакова "Вечера прошлого" весь пронизан северянинскими аллюзиями, типа "Вы пришли - и ушли, и исчезли, испарились / белокурая, стройная, знойная леди" (Формаков 1925, 9).
Северянинские цитаты остаются и во второй книге Формакова "В пути", например:

Вы совсем не такой, как надо,
Вы - не в ритме своих поэз,
и читаете - хочется крикнуть:
- Ах, какой несмышленый чтец!

(Формаков 1926, 13)

В третьей книге, хотя и в меньшей степени, но тоже встречаются переклички с Северянином:

Миллионы о счастье спорят,
а хватает один, на лету…
Вот и мной в фиолетовом море
найден вереск в белом цвету.

(Формаков 1934, 13)

В данном случае налицо спор Формакова с Ник. Клюевым, в стихах которого отразилось совсем другое понимание деревенского мира:

Прохожу ночной деревней,
В темных избах нет огня,
Явью сказочною, древней
Потянуло на меня.

(Клюев 1919, 135)

Формаков - автор литературный, демонстрирующий в своих стихах знание как поэтов-классиков, так и современников. В своих деревенских экзегезах он спорит с одними (чаще всего с Клюевым и Есениным) и обращается за поддержкой к другим (из классиков - к Лермонтову, из современников - к Северянину). Причем, в сложившуюся коллизию "город - деревня" он вводит третий компонент - природу. Получается несколько абсурдно: оказывается, что деревня не только не связана с природным ареалом, но и противостоит ему. Так, в стихотворении "Иду изъезженными дорогами…" Формаков, отделяя деревенский социум от природы, строит содержание стихотворения по принципу антитезы "не люблю (деревню) - люблю (природу)", причем эту антитезу он утверждает с лермонтовским энергично удвоенным противительным союзом:

Но люблю зеленый всплеск березки
из серебряного лезвия,
в небе бледном - желтые полоски,
месяца обгрызлые края.
Но люблю холмов зеленых груди,
за леском - незнаемый простор,
и тропарь торжественных безлюдий,
И смуглянки встретившейся взор.

(Формаков 1926, 5)

Стихотворение Формакова "Иду изъезженными дорогами…" варьирует так же, заявленную Клюевым и Есениным, тему странничества. Последняя строфа стихотворения Формакова

Много нас, бездомных, так бродяжит,
с песней в сердце, с грузом грозных лет.
Только слово с Родиною вяжет,
Только вера движет по земле

(Там же, 5)

явно соотносима со знаменитыми словами Есенина из стихотворения "Гой ты, Русь, моя родная…":

Если крикнет рать святая:
Кинь ты Русь, живи в раю!
Я скажу: не надо рая,
Дайте родину мою!

(Есенин 1916, 19)

У Есенина (как и у Клюева) нет противопоставления деревни и природы, и его Русь включает в себя как мир крестьян, так и природную среду. У Формакова же появляется странный образ Родины без деревень, которые он явно не любит. И взятый в качестве союзника Лермонтов не может объяснить подобной странности двинского поэта. Действительно, как воспеть природу без деревни? "Дрожащие огни печальных деревень" манили Лермонтова, "серые избы" "нищей России" для Блока были слезами "первой любви". О Есенине и Клюеве говорить не приходится, для них деревенская Россия - лучшая из земных стран.
Показателен опубликованный в сборнике "В пути" поэтический текст "Деревня" ("поэма в трех планах", как ее определяет сам автор). Первый план поэмы - это, конечно, деревня, где "земля остановилась, / а если и вертится, то назад" (Формаков 1926, 85). Второй план - город с его машинной цивилизацией:

Новые глотки заводов
орали в гулкий котел
безукоризненных сводов,
что час работы пришел.

(Там же, 88)

Противопоставление города и деревни - распространенная коллизия в русском искусстве ХХ столетия. Формаков свершающуюся борьбу "дремучего быта" с "машинным войском" показывает как исход с переменным успехом. Первые машины-разведчики погибают в деревне:

Смолистым дрекольем
по кузову - ать!
по стеклам зеркальным -
любо кромсать! -
по пружинным подушкам
в бензиновый бак…
Принесли старушкам
лакированный башмак,
в гуще бород
пряча веселье трепака:
- Как побежит ен, ворог,
без башмака.

(Там же, 87)

Но "ворог" наступал на деревню по всем правилам военной науки:

Черепашьим танковым шагом,
грузным лязгом грузовика
наступали по лугам и оврагам
города машинные войска.

(Там же, 89)

В подобной оппозиционности заложена трагическая коллизия, в духе есенинского "Сорокоуста". Но, чтобы увидеть эту трагедию, как экологическую и этнокультурную, надо было по-есенински проникнуться болью живого. У Формакова, к сожалению, этого нет. И здесь надо сказать о третьем плане поэмы двинского поэта, претендующего на оригинальность, - плане, изображающем создание англичанином, "профессором оксборнского университета", искусственной пищи. Знаком победы "пилюль консервированной еды" становится почти ритуальное выбрасывание хлеба из окна. По мысли Формакова, искусственная еда примирит былых противников - город и деревню:


И ты, родная деревня,
доживая последние дни,
напрасно хмурила гневно
соломенные брови свои.
Напрасно злобой рдели
зеленые кущи рябин,
и злые старухи шипели
на вихрь внезапных стремнин.

(Там же, 92)

Однако Формаков понимает, что машинный рай с искусственной едой - это дело будущего, а пока что:

Будем сеять, покуда сеется,
обряжать землицу-мать,
и природу - алую девицу
в уста сахарные целовать.
Так, пока не умрет последний,
будут сохи светло гореть,
и цвести хлебородные бредни,
и о солнце - пташки петь.

А умрем - возводите заводы,
тычьте в небо пальцами труб,
чтоб никак убитой природы
не восстал обесчещенный труп.


(Там же, 93)

Так завершается эта странная поэма, в которой прославляется убийство деревни, а убийство природы отодвигается на неопределенный срок. Чего в этом тексте больше: наивности учителя-словесника, рисующего своим читателям радужную перспективу технологического будущего, или отражения нравственной слепоты, присущей многим людям ХХ века, ослепленным машинными победами? Впрочем, возможно и то, и другое.
Во всем сборнике "В пути" есть одно-единственное по-человечески теплое стихотворение, где звучат есенинские нотки без показухи и без критического подтекста. Стихотворение это, кстати, хорошее и с формальной стороны, без потуги на новаторство:

Здесь все патриархально просто,
как ровный дедовский рассказ:
и ржи хрустящая полоска,
и жаворонков звонкий пляс,
и тихий хоровод сосонок
на скате милого холма,
и - в поле - прыткий жеребенок,
и комаринья кутерьма.
Всему, как матери, по-детски
усталым сердцем просто рад,
хожу молиться в перелески
и отдыхать от мыслей в сад.

(Там же, 57)

"Прыткий жеребенок" вызывает в памяти есенинского "красногривого жеребенка", а "комаринья кутерьма" соотносится с есенинской поэмой "Русь", содержащей признание поэта:

Я люблю над покосной стоянкою
Слушать вечером гуд комаров.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ой ты, Русь моя, милая родина,
Сладкий отдых в шелку купырей.

(Есенин 1921, 42)

Хождение лирического героя Формакова "молиться в перелески" тоже находит свое подтверждение в есенинских стихах (ср. "Я молюсь на алы зори, / Причащаюсь у ручья". - Есенин 1916, 52).
Все есенинские цитаты в стихах Формакова, в основном, аллюзивные: Есенин и манил его, и одновременно настораживал. Мечтая быть поэтом будущего, Формаков в своей поэзии стремился опровергнуть "певца прошлого", но у него не очень убедительно это получалось. В целом, можно констатировать, что в поэзии Формакова явно преобладает антиесенинская направленность, чего нельзя сказать о его прозе.
Пристальное внимание к Есенину проявилось прежде всего в публицистике Формакова после гибели поэта. Двинский литератор посвящает Есенину два очерка в 1927 г.: 4 июля в газете "Слово" он публикует заметку "Убийцы Есенина", а 19 ноября в той же газете - очерк "На могиле Есенина. Из московских впечатлений". Последняя публикация связана с летней поездкой Формакова в Ленинград и Москву с группой рижских учителей.
"Убийцы Есенина" - это своеобразная рецензия на мемуарное издание "Сергей Александрович Есенин. Воспоминания", вышедшее в свет в Москве в 1926 г. под редакцией И. Евдокимова. Перечислив авторский состав, Формаков выделяет сквозную тему воспоминаний - бесконечные упоминания о пьяных скандалах и дебошах поэта, подробно останавливаясь на повествовании о поведении Есенина в гостях у Николая Асеева.

Бедный, жалкий беспризорный медленно опускается на дно, - пишет Формаков. - И кругом ни души, чтобы протянуть руку, спасти, вырвать из омута, увезти в деревню, на восток, куда угодно. Как благотворно на него действовали поездки в деревню, в Баку, в Туркестан.

В последнем утверждении Формаков был прав, и сегодня многие есениноведы тоже подчеркивают благотворность поездок Есенина, особенно на Кавказ. Формаков так же верно считает, что "последнее бегство его [Есенина - Э. М.] в Питер вызвано инстинктивным стремлением бежать из омута". Вывод, который делает Формаков по прочтении книги воспоминаний "Сергей Александрович Есенин", закономерно возникает из удручающих констатаций авторов мемуарных заметок:

"Друзья" - авторы воспоминаний - безответственные убийцы. Это очевидно. Человек погибал, не только на их глазах, у них в компании, в их комнатах - и погиб, одинокий, затравленный беспризорьем и неуменьем устроится.

Формаков не без основания полагал, что воспоминания "друзей" Есенина не объективны:
Эта книга, - пишет он, - не портрет Есенина в последние годы. Это публичное самосечение авторов, спокойно зарисовывающих ту невозможную атмосферу теперешнего советского писательского быта, которая заела Есенина, но в которой живут и благоденствуют многие…

Текст, повествующий о посещении Формаковым могилы Есенина на Ваганьковском кладбище, имеет три варианта: в газете "Слово" (1927, 19 ноября), в парижском журнале "Числа" (1933, кн. 7 - 8) и в романе "Фаина" (1938). Все три варианта имеют стилистические отличия и уточнения. Публикации в "Числах" и в романе более расширены и рассказывают не только о посещении Ваганьково, но и о посещении двинским писателем Смоленского кладбища в Ленинграде. О соотношении текстов "Слова" и "Чисел" подробно говорится в статье, опубликованной в "Есенинском сборнике" (см.: Мекш, Хазан, 1995, 126 - 137). В данном же случае целесообразно говорить о есенинской теме в романе Формакова "Фаина".
Предваряя критику своих читателей, Формаков так объясняет обозначенный на обложке и на титуле жанр книги:

…Все произведения в прозе, что бы они собой ни представляли, если только превышают сто страниц печатного текста, называются романом. В конце концов, почему и не так? Назвал же Гоголь "Мертвые души" поэмой!

(Формаков 1938, 96)

Если следовать такой "постраничной" логике Формакова, то произведение его, действительно, "роман", потому что включает 186 страниц печатного текста. Но если говорить серьезно, то "Фаина" не столько роман в классическом понимании, сколько цикл автобиографических путевых заметок (см. об этом: Трофимов 2002, 66 - 71) со сквозным автобиографическим героем, названном писателем Аркадием Петровичем. А "всякая автобиография, - отмечает Л. Долгополов, - выполненная в художественной форме, таит в себе элементы мифологии" (Долгополов 1988, 372).
Это можно наблюдать и в произведении Формакова в развитии сюжетной любовной коллизии центрального автобиографического героя. В композиционном же плане Формаков, скорее всего, ориентировался на роман Р. Б. Гуля "Жизнь на фукса", изданный в России в 1927 г.
Роман Формакова делится на главы (33 главы + эпилог), каждая глава озаглавлена в соответствии с фабульным развитием текста: отъезд из Риги (глава 1 - 2), прибытие в Ленинград (главы 3 - 12), пребывание в Москве (главы 13 - 32), отъезд (глава 33), эпилог ("Письмо Фаины").
Композиционная модель романа Гуля "Жизнь на фукса" аналогична: киевский арест автора - высылка в 1919 г. 500 русских военнопленных в Германию - пребывание в лагере в Гарце - пребывание в Берлине - эмигрантские встречи Гуля с Андреем Белым, Есениным и др. Гуль группирует свой текст по темам, например: "Киевляне в Гарце", "Побежденный Париж" и т. д. Внутри глав идет своя разбивка. Гуль так же объясняет название романа в диалоге двух эмигрантов в финале своего произведения:

- Николай Петрович, вы любите жизнь?
- А вы, Марь Сергеевна, думаете, что у нас с вами жизнь?
- То есть как же, Николай Петрович?
- Да так, Марь Сергеевна, мы ведь с вами на фукса живем.
(Гуль 1990, 474)

У Формакова тоже есть объяснение названия романа: в главе 12 "В гостях у Блока" изображена "молоденькая девушка в парусиновом, простеньком платье, носящем явные следы частых стирок, серые выразительные глаза чуть навыкате, в русых длинных волосах, уложенных небрежной прической, цветок клевера, пыльные пятки босых ног". Это портрет героини. А дальше идет социо-политическое уточнение: "Девушка кончает университет по историко-архивному факультету. Она комсомолка, кандидат в партию" (Формаков 1938, 55). Позднее выясняется, что она посещает "перевальский" литературный кружок и не чужда поэзии. "У нее Блоковское имя: Фаина", - замечает Формаков. И именно это становится символом романа, потому что, как замечает спутник главного героя Розанов, "Фаина у Блока один из ликов России" (Там же, 58). Таким образом, можно сказать, что произведение Формакова - это повествование о рекфлексирующем русском интеллигенте, вынужденном, в силу сложившихся политических обстоятельств, быть гражданином нового национального государства, рожденного развалом Российской империи. Этот вопрос был, действительно, мучительно важным для многих русских людей, оторванных от России: какую территорию считать своей родиной? Герой Формакова говорит по этому поводу своему российскому другу юности - Бергу:

Знаешь, к вам сюда я приехал как бы в поисках родины. Духовной Родины, Родины с большой буквы. Моя отчизна - там, я тамошний подданный, верный гражданин. И благодарный. Меня спасли от красного кошмара, создали мне мирную жизнь, нормальные условия существования. […] Новые государственные цвета - мои цвета, и государственный гимн - мой гимн, хоть и не на моем языке. Это не только лояльность. Нет, глубже, сильнее. Я, как дерево, корнями соединен со страной, в которой родился, живу и помру, в чьей земле погребены мои прадеды, деды, родители. Там моя подлинная отчизна. А здесь - здесь моя духовная родина. Я же русский.

(Там же, 89)

Но под понятием "духовной родины" автор и его герой понимают только культурное прошлое страны (что характерно было и для многих эмигрантов). Замечания Формакова о "духовной родине" сродни словам Е. Замятина, которые, возможно, он знал: "…Я боюсь, что у русской литературы одно только будущее: ее прошлое" (Замятин 1999, 53). Герой Формакова говорит своему другу:

Вот я приехал, чтобы помимо всего… мимо всего приобщиться русскому духу, поклониться вечным святыням России. Как-то так получается, однако, что для меня это паломничество - паломничество по могилам. Мертвые церкви, мертвые музеи, даже школы из-за летних каникул - мертвые. Комната, где умер Пушкин, могила Блока […]. Вот схожу еще на могилу Есенина, в музей Толстого… Все это - прошлое. А нынешнее? Ведь и оно уже имеет своего покойника в мавзолее на Красной площади!

(Формаков 1938, 89)

Пушкин, Блок, Есенин, Толстой - вот маршрутные вехи литературного путешествия по России героя Формакова, к ним устремлен он - молодой поэт, чьи стихи бережно переписывает в девичий альбом Таня Смурская и насмешливо читает Берг в главе 17-й, потому что в них "было много наивно детского, простодушно-юношеского". Впрочем, насмешник Берг через некоторое время признается:


А знаете ли, в простоте тоже есть своего рода прелесть. Мне эти стишки после Пастернака и Маяковского, как… ну, скажем, как простая питьевая вода после хорошего красного вина.

(Там же, 80).

В этом сопоставлении с именами Маяковского и Пастернака звучит и есенинский подтекст, ибо Есенин при жизни, да и после смерти, постоянно противопоставлялся этим двум поэтам. Правда, Берг не говорит, что Аркадий Петрович подражает Есенину, наоборот, подчеркивает, что в альбомных стихах, записанных Смурской, "северянисто до черта. Прямо читать тошно" (Там же, 83). Таким образом, словами одного из своих героев, Формаков вскрывает свое литературное "родство" с Северянином; Есенин же, чье имя, как и имя Блока, довольно часто звучит на страницах романа, является одной из духовных ипостасей неразгаданной Фаины-России.
Впервые упоминание о Есенине появляется в главе 5-й ("Розанов жив"), в которой Аркадий Петрович вспоминает о своих студенческих годах в революционном Петрограде, когда "на паек выдавали по осьмушке хлеба, и дежурство в институтской столовой при удаче давало около фунта хлеба - остаток от раздачи, счастье, которого все добивались. На вечеринке в "Техноложке" выступали Блок и Есенин. Аркадий носил тогда к Блоку свои первые стихи" (Там же, 22). Действительно, упоминаемые в романе, города Великие Луки и Петербург связаны с биографией Формакова. Как пишет дочь писателя, Евгения Арсеньевна,


во время 1 мировой войны семья Формаковых эвакуируется в г. Великие Луки. Там Арсений поступает в реальное училище, которое заканчивает в 1916 г. Для продолжения учебы поступает в Петербургский институт инженеров железнодорожного транспорта. Учебу прерывает революция, и он возвращается в Двинск, где к этому времени обосновалась его семья

.
(Формакова 2002, 354).

О своем возвращении из Петрограда в Латвию Формаков расскажет в очерке "Десять лет назад" ("Слово", 1928, № 799). Буквально перед возвращением он, возможно, и видел Есенина 20 февраля 1918 г. в Технологическом институте, на вечере чествования Блока. Чествование состоялось в столовой "Техноложки", на нем присутствовали Л. Д. Менделеева-Блок, А. Ганин и др. Читал ли тогда Формаков свои стихи Блоку, сказать трудно, хотя, если бы это состоялось, то, думается, Формаков не преминул бы об этом где-либо сказать. Скорее всего, намерение прочитать стихи Блоку у Формакова было, но оно осталось невыполненным из-за плотной программы чествования автора "Скифов". А фраза "Аркадий тогда носил к Блоку свои первые стихи" возникла, очевидно, по ассоциации с упоминанием совместного выступления Блока и Есенина, потому что подобный факт был в творческой биографии последнего (как известно, Есенин встретился с Блоком и читал ему свои стихи в Петрограде 9 марта 1915 г.).
Тема "Блок и Есенин" продолжится в романе Формакова в главе 12-й "В гостях у Блока". Осматривая могилу поэта и деревянный, "когда-то побеленный крест", Аркадий читает, а затем списывает в записную книжку карандашные эпитафии и среди них,


на другой стороне креста, четверостишье Есенина, в трагической своей судьбе перекликнувшегося с Блоком:

Все мы, все мы в этом мире тленны.
Все пройдет, как с листьев ржавых медь.
Будь же ты вовек благословенно,
Что дано процвесть и умереть.

Внизу, скромное, робкое, не иначе как девичье: "Спи, поэт!".
(Формаков 1938, 54)

Вторая и последняя строки четверостишья в записи Формакова вариативные (трудно сказать, действительно ли Формаков переписал их или же процитировал по памяти), у Есенина они звучат по-другому: вторая строка - "Тихо льется с кленов листьев медь…", четвертая - "Что пришло процвесть и умереть…".
После записи эпитафий Блоку герой Формакова знакомится с девушкой, носящей блоковское имя Фаина, и ведет с нею литературный диалог. Оказывается, Фаина занимается в литературной студии И. И. Ясинского и сама тоже пробует писать, но "пока неудачно", как она говорит. И далее, в перечислении имен писателей-современников, которых знает Фаина (таких, как Лидия Сейфуллина и Максим Горький), звучат фамилии Клюева и Есенина. О Клюеве информация краткая:

Клюев? Да, встречаю. Он весь погряз в мистике: иконы, образки, полотенца. Вся комната завалена. Девушки у него не бывают…
(Там же, 56)

Клюев и Есенин не воспринимаются персонажами Формакова в литературной связи как учитель и ученик. Повествование о них ведется отдельно. О Клюеве - дважды. В первом случае Клюев воспринимается героиней Формакова (очевидно, это и авторское отношение) отрицательно и как поэт ("он весь погряз в мистике"), и как человек ("девушки к нему не ходят"). Во втором случае имя Клюева возникает в письме Фаины, посланном в Латвию. Фаина говорит о своем "социальном одиночестве", о разочаровании в партии, о своем предчувствии скорой кончины. И неожиданно возникают фразы:

А за окном золотая осень. Хочется стихов. На днях пойду к Клюеву.
(Там же, 184)

Письмо героини Формакова написано в важный для Клюева год - 1927-й. В этом году была опубликована его поэма "Деревня" в журнале "Звезда", вызвавшая шквал разгромных нападок со стороны присных, особенно А. Безыменского, в этом же году Клюев начал работать над поэмой "Погорельщина" (об этом см.: Азадовский 1990, 272). Таким образом, фраза из письма Фаины "Хочется стихов" наполняется особым смыслом, если вспомнить слова другой героини Формакова Татьяны Смурской, которая сказала Аркадию, что в Советской России "новых хороших поэтов у нас […], к сожалению, нет. Так, фельетонисты какие-то" (Формаков 1938, 95). Слова Фаины "На днях пойду к Клюеву" свидетельствуют о том, что душа героини пробудилась к истинной, а не фельетонно-демагогической поэзии. На Смоленском же кладбище Фаина была во многом дитем своего времени и общества, поэтому и оценки ее Клюева и Есенина были тенденциозными. Вот как она воспринимала смерть Есенина и пресловутую "есенинщину":

Вы говорите, Есенин умер год назад? Нет. Я помню точную дату: 28 декабря 1926 года в 10 час[ов] утра, в гостинице "Англеттер"…
(Там же, 56)

Здесь у Формакова явный недосмотр - год смерти Есенина никак не мог быть 1926-м, так же как и назвать точное время смерти тоже нельзя: поэт ушел в другой мир в ночь с 27-го на 28-е декабря 1925 года 3. Но интересно другое: последующие фразы героини Формакова говорят не столько о самоубийстве поэта, сколько о его убийстве:

Да, была там [в "Англетере" - Э. М.]. Видела его кровь, и последние стихи, кровью написанные… Настроение было ужасное… Нет, комната самоубийцы не была местом паломничества, но мы ходили смотреть обстановку, которая могла бы отчасти помочь разобраться в трагедии Сережи…

(Формаков 1938, 56)

Фраза "видела его кровь, и последние стихи, кровью написанные", передает сомнение героини в самоубийстве поэта 4.
Вторая часть монолога Фаины связана с темой "есенинщины" и выдержана она (по началу) в духе официальных мнений:

Оказывает ли влияние на нас, молодежь, поход, начатый против Есенина, как певца разлагающих настроений? Конечно. Есенин разлагает, и настроения его в корне нездоровые.

Но заключительная фраза монолога героини свидетельствует о ее стремлении самостоятельно разобраться в поступках поэта, и она констатирует, что "и трезвомыслящему человеку иногда хочется заглянуть в пропасть…" (Там же, 56).
Глава 20-я полностью посвящена Есенину. Она так и называется "У Есенина" и повествует о посещении главными героями (Аркадием Петровичем и Татьяной Смурской) Ваганьковского кладбища. У могилы Есенина они встречают сначала молодого военного с двумя "барышнями-провинциалками", затем - московских девочек-пионерок. Герои ведут с ними беседу и убеждаются в особом отношении к поэту людей разных возрастов и мест проживания. Так, "барышни-провинциалки" являются поклонницами поэта, а "военный-москвич […] горячо порицает культ "есенинщины", с которым "партия пока еще не в силах справиться, но который понемногу все же испаряется". Таня горячится, доказывая, что чтит в Есенине не хулиганство, а кондовую русскую песенность. Такой русской народной напевности стиха, как у Есенина, теперь ни у кого не осталось.
"Барышни", поклонницы поэта, сопоставляют своего кумира с Демьяном Бедным и Маяковским, не в пользу последних. "Барышни" рассказывают "иностранцам":

- Знаете ли, Маяковский Есенина терпеть не может. - Единственный, хоть и мертвый, конкурент во всероссийском масштабе.
- А Демьян?
- Ну, кто Демьяна считает поэтом! Так, Сосновский в стихах!..
(Там же, 99)

Появление фамилии Сосновского на страницах романа свидетельствует о том, что Формаков был эрудированным человеком, хорошо знающим как русскую писательскую среду за рубежом 5, так и в Советской России. Л. С. Сосновский (1886 - 1937) - одиозная фигура в литературной жизни 20 - 30-х годов. У Есенина в незаконченной заметке "Россияне" (1923) Сосновскому дана убийственно-точная характеристика:

Маленький картофельный журналистик, пользуясь поблажками милостивых вождей пролетариата и имеющий столь же близкое отношение к литературе, как звезда небесная к подошве его сапога, трубит почти около семи лет все об одном и том же, что русская современная литература контрреволюционна и что личности попутчиков подлежат весьма большому сомнению.

(Есенин 1997, 240 - 241)

У Формакова, судя по сопоставлению имен Демьяна Бедного с Сосновским, тоже выражена уничижительная оценка: и тот, и другой - не писатели. Маяковский же противопоставлен Есенину как поэт, они - конкуренты. В общественном поведении они тоже разные люди. Об этом повествует дальнейший рассказ одной из "барышень" о литературном выступлении Маяковского:

…Вот что произошло на вечере. Слушайте. Прочел Маяковский несколько своих вещей - и опять перерыв. Публика ропщет: третий перерыв, а чтения мало, скоро 12, последние трамваи уйдут… Он же в ответ на возгласы с мест говорит: "Это, чтобы все успели запастись книжками Лефа, где только что прочитанное напечатано. Продаются у входа". Тут мы совсем рассвирепели. "Есенину к таким способам продажи прибегать не приходилось!" кричит кто-то. Маяковский - нахал, его не сразу смутишь. Он в ответ: "Но что еще хуже - его приходилось продавать государственному издательству…" Что тут началось! "Вон! Долой! Клеветник! Хоть мертвых оставьте в покое!" Маяковский (голос, как труба) в ответ орет, покрывая шум: "Меня не перекричите, я сам всякого перекричу!.. Вы что же это, покойничков к ночи вспоминать боитесь?.." Скандал страшнейший…
- И чем же все кончилось? - полюбопытствовал Аркадий.
- Ничем. Он ведь жулик. Стал цитировать Бухарина и так подвел, что все стали аплодировать.

(Формаков 1938, 99 - 100)

Ситуация, описанная Формаковым, соответствует истине. П. И. Лавут в воспоминаниях "Маяковский едет по Союзу" неоднократно говорит о разном восприятии слушателями его поэзии. Так, после одного из литературных вечеров,


неожиданно Маяковский предлагает спрятаться за кусты и подслушать, что говорит публика:
Раздаются голоса:
- Здорово читает!
- Какой нахал!
- Ну и талантище!
- Какой остроумный!
- Подумайте, как он на записки отвечает. Кроет, очнуться не дает!
- Хвастун здоровый.
(Лавут 1963, 51)

Интересно упоминание "барышней" цитирования Маяковским Бухарина. Речь идет о нашумевших "Злых заметках", опубликованных 12 января 1927 г. в газете "Правда". Утверждая талантливость Есенина, чей "стих звучит нередко, как серебряный ручей", Бухарин все это одним махом перечеркивал, подверстывая творчество поэта под идеологию "народного национализма" (Бухарин 1989, 207). "Злые заметки" Бухарина были теоретическим обоснованием партийной политики в области литературы, а Маяковский на практике ее утверждал (см. стихотворение "Сергею Есенину"). Это понимали и тогдашние слушатели его литературных вечеров - персонажи романа Формакова ("Он ведь жулик. Стал цитировать Бухарина и так подвел, что все стали аплодировать").
После посещения мест упокоения Ширяевца и Неверова, герои Формакова, Аркадий Петрович и Татьяна, вновь возвращаются к Есенину, у могилы которого они застают "пятнадцатилетних девочек" и видят за могилой поэта другую могилу. Словоохотливые девочки поясняют:

Это - могила Г. А. Бениславской, которую один из биографов Есенина называет "самым преданным другом" его последних лет. В ней он нашел соединение жены, любящего друга, сестры, матери. Без устали, без упрека, без ропота несла она тяжкую ношу забот о Есенине: от печатанья стихов, раздобывания денег, забот о здоровье, больниц, охраны его от назойливых кабацких "друзей" до розысков его по ночам в милиции. Этого редкого и, нужно сказать, единственного друга Есенин недостаточно ценил. Он часто твердил:
- Галя мне друг. Галя мне единственный друг.
Но еще чаще забывал это.
Когда между ними произошел разрыв, Есенин понял, что потерял ценнейшую опору в жизни. Он вышел из ее комнаты и в коридоре сказал себе:
- Ну, теперь уж меня никто не любит, раз Галя не любит.
Среди множества причин, которые в итоге привели Есенина к гибели, разрыв с Бениславской был не последней причиной.

(Формаков 1938, 100)

Эти пояснения "пятнадцатилетних девочек" на самом деле являются почти дословной цитатой слов "одного из биографов Есенина", не названного Формаковым. Биографов поэта в те годы было не так уж много, поэтому без особого труда можно назвать автора и источник цитирования. Это - Софья Виноградская, автор воспоминаний "Как жил Есенин", опубликованных в 1926 г. В ее воспоминаниях можно прочитать следующее (выделим курсивом слова, не попавшие в текст Формакова):


Но самым ценным, самым преданным другом последних лет была Г. Бениславская. С невиданной самоотверженностью, с редким самопожертвованием посвятила она себя ему. В ней он нашел редкое соединение жены, любящего друга, родного человека, сестры, матери. Без устали, без упрека, без ропота, забыв о себе, словно выполняя долг, несла она тяжкую ношу забот о Есенине, о всей его жизни - от печатания его стихов, раздобывания денег, забот о здоровье, больницах, охраны его от назойливых кабацких "друзей" до розысков его ночами в милиции. Этого редкого и, нужно сказать, единственного настоящего друга Есенин недостаточно ценил. Он часто твердил: "Галя мне друг; Галя мне единственный друг". Но еще чаще забывал это.
Когда между ним и Бениславской произошел разрыв, Есенин понял, что потерял ценнейшую опору в жизни - друга. Он вышел из ее комнаты и в коридоре сказал себе вслух: "Ну, теперь уж меня никто не любит, раз Галя не любит".
Среди множества причин, которые в итоге привели Есенина к гибели, разрыв с Бениславской был не последней причиной.

(Виноградская 1992, 22)

Выделенные в тексте С. Виноградской слова Формаков не включил в свое произведение. Это и понятно, ведь по логике изложения, данную информацию герой романа получает от "пятнадцатилетних девочек" и надо было как-то приблизить к ним текст Виноградской. А вот дальше идут уже слова автобиографического героя:


Драма ее [Бениславской - Э. М.] - загадка. Чувствовала ли она себя виноватой в его самоубийстве?
Во всяком случае, она не перенесла его ухода и весной 1927 г. застрелилась.
(Формаков 1938, 101 - 102)

Формаков не знал точной даты гибели Бениславской, о чем свидетельствует и другая, тоже ошибочная, датировка ее смерти в очерке "Две могилы" - "весной 1925 г.". Ни одна, ни вторая дата не достоверны. На самом деле самоубийство Бениславской произошло на могиле Есенина в ночь с 3 на 4 декабря 1926 года (об этом см.: Хлысталов 1991).
Глава 20-я "У Есенина" завершается чтением стихов поэта: девочки декламируют стихотворение "Гой ты, Русь моя родная…", тем самым Формаков устами своих персонажей свидетельствует о бессмертии поэта, несмотря на усиленную травлю его со стороны власть предержащих и поэтов, обслуживающих эту власть.
Есенинские цитаты появляются и в эпилоге романа, они открывают письмо Фаины, посланной ею Аркадию в Латвию:

Пойду по белым кудрям дня
Искать убогое жилище,
И друг любимый на меня
Наточит нож за голенищем…

С. Есенин.
Неомытую похоронят под собачий лай. Не останется обо мне ничего: даже доброй памяти.

(Формаков 1938, 181)

Эпиграф в письме Фаины не совсем точен: последние слова второй строфы стихотворения "Устал я жить в родном краю…" (1916) звучит по-другому - не "за голенищем", а "за голенище". А первая фраза письма, хотя и не окавычена, является аллюзией есенинских строк из этого же стихотворения "И неомытого меня / Под лай собачий похоронят". И если вспомнить, что Фаина - один из ликов России, а Блок и Есенин, как говорит об этом герой Формакова, - это "могилы прошлого", то в общем завершающем контексте эпилога есенинские цитаты констатируют духовную смерть этнической родины. Поездка в СССР для Аркадия Петровича - это поездка на могилу великого прошлого без диалога с настоящим. Поэтому роман Формакова и завершается символически:


Аркадия письмо Фаины потрясло. Он сейчас же ответил большим сердечным письмом, но оно как в воду кануло. Все попытки связаться с Фаиной не дали никаких результатов.
(Там же, 186)

Здесь надо сказать, что у героя есть прозвище, которое дала ему Татьяна Смурская и которое является их объединяющей тайной. Некогда, в Великих Луках, "шестеро молодых девушек и трое молодых людей" играли в "игру цветов", и Аркадий, реалист последнего класса, получает от Татьяны карточку со словом "василек". Так началось их взаимное влечение друг к другу и так возник их тайный пароль. И в этом флористическом обозначении скрыт есенинский подтекст, хотя Формаков его тщательно прячет. Говоря о любви Татьяны к поэзии, Формаков перечисляет поэтов, чьи стихи она читала Аркадию. Это - Блок, Бальмонт, Северянин, Лохвицкая, Фофанов (Там же, 11). Есенин не назван. Но аллюзии из Виноградской, в том числе и "васильковые", рассыпаны в тексте. Так, у Софьи Виноградской Формаков мог прочитать следующее воспоминание:

…Однажды его [Есенина - Э. М.], сонного, осыпали васильками. На подушке, залитая солнечными лучами, утопая в васильках, обрамленная воротом шелковой рубашки, лежала чудесная золотая голова!..
Он проснулся, синие васильки глянули из его глаз, солнце и васильки веселили его, радовали.

(Виноградская 1992, 15 - 16)

Аллюзии данного фрагмента отражаются в сцене покупки цветов Аркадием Петровичем и преподнесении их Татьяне Смурской:
"Это был настоящий васильковый пир!" - смеялась потом она.
(Формаков 1938, 11)

Василек для Есенина - флористический символ России. Формаков не мог не знать этого. И думается, что "васильковый код" заключал в романе Формакова "Фаина" потаенную любовь его автора к художнику, сумевшему стать "настоящим, а не сводным сыном" для своей отчизны.
Последний раз редактировалось Helga 19:43:50, Четверг 16 Апрель 2009, всего редактировалось 1 раз.
Жизнь не стоит на месте - она постоянно проваливается в прошлое.
Аватар пользователя
Helga
Профи
 
Сообщений: 1783
Зарегистрирован: 14:13:09, Воскресенье 11 Январь 2009
Откуда: Россия

Сообщение Helga » 19:41:16, Четверг 16 Апрель 2009

Но интересно другое: последующие фразы героини Формакова говорят не столько о самоубийстве поэта, сколько о его убийстве:

Да, была там [в "Англетере" - Э. М.]. Видела его кровь, и последние стихи, кровью написанные… Настроение было ужасное… Нет, комната самоубийцы не была местом паломничества, но мы ходили смотреть обстановку, которая могла бы отчасти помочь разобраться в трагедии Сережи…

(Формаков 1938, 56)


Может есть хоть кто-нибудь, кто читал этот роман Формакова??? Что за обстановка описывается в номере?
Жизнь не стоит на месте - она постоянно проваливается в прошлое.
Аватар пользователя
Helga
Профи
 
Сообщений: 1783
Зарегистрирован: 14:13:09, Воскресенье 11 Январь 2009
Откуда: Россия


Вернуться в Печатные издания

Кто сейчас на форуме

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 6

cron