воспоминания о Нём

[Ольга Сергевна]

Ага, с целиндром она что-то попутала...
После заграницы он по-моему наоброт стал более "скромным" в одежде)))) ни голубых поддевок, ни цилиндров...


И про игру мне тоже понравилось я бы с Есениным с удовольствием в такую сыграла))))) выдумщики все какие...

[Taurus]

я бы с Есениным с удовольствием в такую сыграла))))) выдумщики все какие...

Или с Белозерской-Булгаковой на Есенина))))))) И чтобы выиграть....

[Ольга Сергевна]

)))) и потом не даже не спрашивайте, что с ним делать
что за глупые вопросы...


ыы) мы с тобой тут одни с утра тусуем)))

[Taurus]

ыы) мы с тобой тут одни с утра тусуем)))

Европейская часть ишшо сопит в своих кроватках))))) Ты самая первая просыпаешься, потом Юля, а потом уж я)))))))

[Ольга Сергевна]

Ну да)) пока у нас нет посетителей из Китая или Японии, я буду первой

[Минчанка]

Ну, и кто меня переубедит теперь, что главным ЖГУчим приколистом на нашем форуме является Есенин? Что и требовалось доказать!

Или с Белозерской-Булгаковой на Есенина))))))) И чтобы выиграть....

)))) и потом не даже не спрашивайте, что с ним делать
что за глупые вопросы...

Девочки, ну и повеселили вы меня!

Кусиков - гений! Одни гении кругом, бедный Есенин...

[Света]

вот кажется этих воспоминания еще не было

Варвара Кострова

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
Впервые я увидела Сергея Есенина, в 1915 году в Петрограде, в знаменитом артистическом подвальчике «Бродячая собака". Собирались там наряду с писателями, художниками, артистами, разбогатевшие на войне бесцеремонные спекулянты, важно называющие себя «любителями искусств». Они не скупились на вино, вели себя нагло, часто затевали скандалы. Так было и в тот вечер.
На сцене стоял сказочно прелестный, златокудрый юноша в голубой вышитой рубашке. Это был Сергей Есенин. Он удивительно задушевно читал свои звонкие, чудесные стихи. Все слушали, затаив дыхание.
Вдруг послышалось шиканье, свист, звон разбитых бокалов, на сцену полетели апельсиновые корки. Юный поэт замолчал, на лице его застыла по-детски беспомощная улыбка. Публика бесновалась, одни аплодировали, кричали «бис», другие свистели, ругались. Внезапно весь этот шум перекрыл глубокий спокойный голос:
- Стыдитесь господа, ведь перед вами прекрасный, настоящий поэт, быть может, будущий Пушкин! — С этими словами Александр Блок обнял Есенина за плечи и увел со сцены.
Вскоре после этого вечера я встретила Сергея Есенина в кружке молодых поэтов. В те предреволюционные годы манерная, напевная красивость поэзии Игоря Северянина, строптивая лирика Анны Ахматовой, напыщенно-страстный пафос Бальмонта и, конечно, символическая, мистическая философия Александра Блока влияли на наше юное творчество. Не избежала этого влияния и Лариса Рейснер, в квартире которой мы иногда устраивали наши поэтические встречи. В то время юная красавица Лариса Рейснер писала эстетско-декадентские стихи, хотя в них и тогда уже проскальзывали бурные, революционные призывы.
Кто в молодости не пишет стихи! Писала и я, но вопреки моему живому, доброму характеру, стихи получались замедленные, холодные:

Медленной рукой жемчуга нижу я
На златую нитку уходящих дней... и т. д.

В один из таких вечеров к нам в кружок пришел Сергей Есенин, послушал наши поэтические вздохи и лукаво, озорно спросил:
— Что это вы, как собаки на луну, воете? — Мы растерялись, некоторые обиделись, но затем тоже рассмеялись и стали просить поэта прочесть нам свои стихи. Сережа, как впоследствии мы его нежно называли, согласился, но предупредил: «Я прочту о деревне, может это некоторым барышням не по вкусу придется» — и прочел чудесное стихотворение «В хате», затем о воробушках и закончил стихами «Гой ты, Русь моя родная». Мы все знали и любили эту вещь, а поэтому торжественно встали и произнесли вместе с поэтом, как клятву: «Если крикнет рать святая: "кинь ты Русь, живи в раю!" - я скажу: "Не надо рая, дайте родину мою"». Сережа еще несколько раз приходил к нам, потом уехал в Москву.

Через много лет, в 1923 году, я встретилась с Есениным в Берлине, куда приехала на гастроли. В квартире издателя, инженера Благова, было устроено чтение новой пьесы Анатолия Каменского «Черная месса». Среди присутствующих были Алексей Толстой, Сергей Есенин и другие.
После обмена мнениями мы все поехали в какой-то ресторан, где пели цыгане и играл скрипач-виртуоз Гулеско. Каменский и Толстой увлеклись составлением меню, а я с Сережей уселась в отдаленный уголок, и <мы> вспоминали прошлые, юные годы.
Мы были почти однолетки. Кругом вертелся, всем надоедая, бездарный Кусиков с неизменной гитарой, на которой он плохо играл, вернее не умел играть. Милый инженер Благов, который в то время издавал пьесы, рассказы Анатолия Каменского, Алексея Толстого и стихи Сергея Есенина, устроитель этого ужина, благоговейно на всех смотрел и молчал.
Сережа был по-прежнему красив, но волосы его потускнели, глаза не сверкали, как прежде задором, он был грустен, казался в чем-то разочарованным, угнетенным. Мне подумалось, что виной этому его нелепый брак с немолодой, чуждой ему Айседорой Дункан. Подтверждение этим мыслям я нашла позднее в стихах:

Излюбили тебя. Измызгали
Невтерпеж.
Что же ты смотришь синими брызгами
Иль в морду хошь?
В огороде бы тебя на чучело
Пугать ворон
До печенок меня замучили
Со всех сторон.

Конец этих стихов нежен и грустен:

Дорогая, я плачу
Прости, прости.

Сережа, по его словам, любил Москву больше, чем Петербург. «Я люблю этот город вязевый» — написал он, но в этот вечер говорил с восхищением о Петрогаде, вспомнили наши прогулки по набережной Невы и кружок молодых поэтов.
- Вы не забыли, что я называл вас тогда березкой? — спросил он.
- Конечно нет, я этим очень гордилась. А знаете ли вы, Сережа, что вы сами были похожи на молодую, кудрявую березу?
- Был? — поэт невесело улыбнулся. — Какое печальное, но верное слово. Я вам об этом прочту, но только очень тихо, а то Кусиков услышит, прибежит, а мне он надоел — и почти шепотом Есенин прочел:
Не жалею, не зову, не плачу.
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Читал Сережа, как всегда чудесно, но с такой глубокой печалью, что я еле сдерживала слезы, пробормотала:
- Сережа, милый, говорят, вы много пьете. Зачем? Ведь вы нам всем нужны, дороги, вы сами, а не только ваши стихи.
- Зачем я пью? Я мог бы снова ответить стихами, но не надо. Вы сами их прочтете, я вам пришлю.
В этот момент раздался барственный голос Толстого: он спрашивал, хотим ли мы заказать какое-то блюдо. Нам было все равно, и Есенин ответил:
- Предоставляем вашему графскому вкусу выбор явств. Толстой довольно засмеялся и обратился к Каменскому:
- Анатолий, не будем больше тревожить молодежь.
С этими словами он пренебрежительно оттолкнул подбежавшего Кусикова.
А Есенин и я снова вернулись в наш радостный мир воспоминаний.
- Вы стали совсем другой, на березку больше не похожи, — сказал Сережа.
- Постарела? — задала я неизменный женский вопрос.
- Ерунда. Вы кажетесь даже моложе. Совсем юная, но иная, что-то в вас фантастическое появилось, будто с другой планеты к нам на землю опустились.
Вдруг Толстой, который, как видно, услышал последние слова заявил:
— Браво, Есенин, именно с другой планеты. Я теперь сценарий обдумываю, фантастику и форму вашей прически, Кострова, непременно использую для одного видения из космоса.
От этих слов мне стало весело, мы дружно засмеялись, потом Сережа сказал:
— Теперь я понял, в чем дело. Вы прическу изменили, раньше у вас были длинные волосы, такая милая курсисточка, я был тогда тоже студент... Сколько лет прошло с тех пор! Помните, как мы по набережной Невы бродили? Сидели у сфинксов, о поэзии спорили. Я вам стихи читал.
— Конечно, помню, мы восхищались вашим знанием мировой поэзии.
— Я тогда думал, что за границей люди лучше, образованней нас, ценят поэзию, а вот теперь убедился, что в большинстве они своих поэтов меньше, чем мы, знают, В Англии до сих пор спорят, достоин ли Эдгар По памятника или нет.
Я спросила Сережу, понравилась ли ему Америка. Он пожал плечами:
— Громадные дома, дышать нечем, кругом железобетон и души у них железобетонные.
— А как же вы объяснялись, говорили с ними? Ведь вы английским не владеете?
— Я никаким языком не владею и не хочу, пусть они по-русски учатся, да и говорить не с кем и не о чем. Кругом лица хитрые, и все бормочут: «Бизнес, бизнес».
Мы дружно рассмеялись. Потом Сережа опять помрачнел.
— Не хочу вспоминать. Приеду домой, в Россию, и все и всех забуду, начисто забуду.
Мне показалось, что говоря — «всех забуду» — он подумал о Дункан.
Я спросила, любит ли он зверей, как прежде, и рассказала, что на концертах часто читаю его «Песнь о собаке» и что она особенно нравится детям.
— Детям? — обрадовался Сережа, — я очень детей люблю, сейчас вам своих детишек покажу, Костю и Таню. Говорят, девчушка на меня очень похожа.
Он стал искать по карманам, а потом горько сказал:
— Забыл в другом костюме, обидно, я эту фотографию всегда с собой ношу, не расстаюсь.
В этот момент запели цыгане, заиграл Гулеско, начался ужин. За столом мы сидели отдельно. Есенин почти не пил, был трезв, согласился прочесть недавно написанные стихи:
Я обманывать себя не стану, Залегла забота в сердце мглистом. Отчего прослыл я шарлатаном? Отчего прослыл я скандалистом?..
Близилось утро, порозовело хмурое берлинское небо, мы разошлись;. На другой день ко мне прибежал взлохмаченный Кусиков и предложил купить большой гранатовый крест Айседоры Дункан, говоря:
- Эта пьяница с утра коньяк хлещет, и Сережку споила.
Конечно, я не купила этот старинный крест, не было ни денег, ни желания, да и Кусикову я мало доверяла.
Больше с Сережей я не встречалась, пути наши разошлись навсегда. Когда он был в Москве, я была далеко на гастролях, когда я возвращалась, он отсутствовал.
Известие о его трагической гибели застигло меня за праздничным столом по возвращению из Праги. К нам ворвался какой-то журналист и почти радостно крикнул:
— В «Англетере» Есенин повесился.
Пораженные этой ужасной вестью все безмолвно встали и разошлись, а я слегла на много дней в постель и поэтому не была на похоронах Сережи.
А. П. Каменский мне рассказал, что Есенин в гробу был похож на замученного, обиженного ребенка. Он и был обиженный ребенок! «Не вынесла душа поэта» злобной клеветы врагов, лживого сочувствия друзей.
При встрече в Берлине Сережа сказал мне: «Я живу, пока пишу, не смогу, не стоит и жить», — быть может, эта мысль завладела им в последние часы жизни.
В поэме «Черный человек» он сам определил свое состояние словами: «Друг мой, я очень и очень болен». При жизни Есенина окружа¬ло много людей, а в последний вечер оставили его одного в неуютном, холодном номере гостиницы. Прощаясь, он сунул в карман одного из так называемых друзей записку, написанную кровью, а тот забыл о ней и только после смерти поэта прочел эти жестокие, горькие слова:

В этой жизни умереть не ново,
Но и жить, пожалуй, не новей.

1975

[Ольга Сергевна]

С каждым разом всё меньше и меньше находишь в воспоминаниях чего-то нового в образе Есенина. Вот, например, прочитала Варвару Кострову (Светик, спасибо! ) - и всё такое знакомое-знакомое, слова его, поведение.. словно встречаешься с ним не в первой и уже узнаешь его - да, он такой!!! Родной, милый...

p.s. а Варвара похожа на одного моего бывшего препода по бухучету

[Taurus]

Светуня, спасибо)))
Бедный-бедный Кусиков - балалаечник-гитарист)))))
А что у Костровой тоже роман с Есениным был? А то как-то странно, гуляли, стихи ей читал, а когда она узнала о его гибели, то слегла на несколько дней? Или это из области безответного чувства к Есенину?

[Ольга Сергевна]

Какой роман? Ну может и понравилась она Сергею Александровичу, пококетничать-то с каждым можно
А вполне возможно, что она и преукрасила ещё... создала этакий романтический ареол вокруг своих прогулок с Есениным...

[Taurus]

Какой роман?

Да я так, шучу))) просто она так все описывает, будто романтические отношения все же имели место... Хотя конечно она вроде замужем была за каким-то литератором.

[Света]

Что-то текст Кусикова два раза скопировался, сейчас сокращу его прибывание, вот:

[Света]

Светуня, спасибо)))
Бедный-бедный Кусиков - балалаечник-гитарист)))))
А что у Костровой тоже роман с Есениным был? А то как-то странно, гуляли, стихи ей читал, а когда она узнала о его гибели, то слегла на несколько дней? Или это из области безответного чувства к Есенину?

Я смотрю последнее время так часто товарища Кусикяна (или Кусикова) поминают , а его воспоминаний о Есенине у нас на сайте нет, вот я решила тоже выложить


Александр Кусиков (настоящая фамилия Кусикян)
1896-1977 – поэт, участник группы имажинистов. В начале 1922г. При содействии Луначарского выехал в Ревель, оттуда в Берлин по командировке Наркомпроса. С 1925г. Жил в Париже, с начала 30-х годов практически отойдя от литературы.
Известен популярной песней «Бубенцы» («Слышен звон бубенцов издалека…» на музыку его шурина В.Р. Бакалейникова.
А. Кусиков познакомился с Есениным в конце 1917-го г. В 1921 г. Вместе с Есениным выпустил сборник «Звездный бык». Есенин в первой публикации посвятил Кусикову цикл «Москва кабацкая» (1924) и стихотворение «Душа грустит о небесах» (1919).
А.Кусиков неоднократно встречался с Есениным в Берлине и Париже.

Александр Кусиков
"ТОЛЬКО РАЗ ВЕДЬ ЖИВЕМ МЫ, ТОЛЬКО РАЗ...»
Памяти Есенина
Я никогда я не встречал человека, так любящего жизнь, по-звериному любящего, как Есенин. Ни у кого я не наблюдал такого страха перед смертью, как у него. Особенно в самые страшные годы Октября, когда повсюду смерть мельтешилась. Смерть. Он боялся быть случайно убитым, боялся умереть от тифа, от испанки, от голода... Боялся даже проходить мимо полуразрушенных (в то время частых) домов, чтоб кирпич не свалился ему на голову, чтоб качающаяся балка не сорвалась и не придавила его. Он ужасно боялся случая — Смерти.
В шутку, помню, я наставил на него старинный, без курка, со сквозной дырой в дуле, пистолет. Тот самый пистолет, которым мы с ним не раз заколачивали гвозди, кололи орехи. Пистолет, который в лучшем случае служил нам молотком. Побледнел вдруг, передернулся весь. И, защищая развернутой ладонью мигающий прищур свой, как бы в ожидании выстрела, скороговоркой заикнулся: «Брось, брось» — и, вырывая из рук моих этот молоток, уверял меня, что от таких шуточек немало случаев бывает, и в газетах об этом часто пишут.
Если не ошибаюсь, в июне или июле 1921 года, в то самое время, когда Есенин дописывал последние две главы «Пугачева», по целому Ряду причин он находился в крайне нервном и беспокойном состоянии. Некоторое время ему пришлось провести вместе с моим младшим братом. Брат мой, всегда беспечный и ко всем случаям жизни безразличный, на тревожные вопросы Есенина вместо ответа напевал «ростовские песенки». Одна из них очень нравилась Есенину. И не раз его подавленность расползалась в сияющую улыбку, когда брат ему утешительно баритонил:

Ах, в жизни живем мы только раз,
Когда монета есть у нас,
Думать не годится, завтра что случится,
В жизни живем мы только раз, аз, аз.

Железное спокойствие брата всегда подбодряло Есенина. Он мне часто говорил: «Знаешь, я навсегда полюбил твоего — этого».
А «ростовские песенки» в гениальной обработке Есенина озарили лучшие две главы «Пугачева».
Уже в августе того же года изжижданный жить и жить, Есенин, заглатывая слюну восторга, читал мне... не читал, а разрывался, вопил, цепко хватая на каждом слове напряженно-скрюченными пальцами воздух:

Нет, нет, нет! Я совсем не хочу умереть!
Эти птицы напрасно над нами вьются.
Я хочу снова отроком, отряхая с осинника медь,
Подставлять ладони, как белые скользкие блюдца.
Как же смерть?
Разве мысль эта в сердце поместится,
Когда в Пензенской губернии у меня есть свой дом?
Жалко солнышко мне, жалко месяц,
Жалко тополь над низким окном.
Только для живых ведь благословенны
Рощи, потоки, степи и зеленя.
Слушай, плевать мне на всю вселенную,
Если завтра здесь не будет меня.
Я хочу жить, жить, жить,
Жить до страха и боли,
Хоть карманником, хоть золоторотцем,
Лишь бы видеть, как мыши от радости прыгают в поле,
Лишь бы слышать, как лягушки от восторга поют в колодце,
Яблоневым цветом брызжется душа моя белая,
В синее пламя ветер глаза раздул.
Ради Бога, научите меня,
Научите меня, и я что угодно сделаю,
Сделаю, что угодно, чтоб звенеть в человечьем саду.

Есенин плакал.
В 1922 году мы встретились с ним за границей. Но запад и заокеанские страны ему не понравились. Вернее, он сам не хотел, чтобы все это, виденное им впервые, понравилось ему. Безграничная, порой слепая, есенинская любовь к России как бы запрещала ему влюб
ляться. «А знаешь, здесь, пожалуй, все лучше, больше, грандиознее... Впрочем, нет! — давит. Деревья подстриженные, и птахе зарыться некуда; улицы, только и знай что моют, и плюнуть некуда...»
Из Берлина приехали в Париж. Он уехал в Америку, я остался в Париже. Вскоре я получил от него письмо, датированное 23 февраля 1923 года. Целиком его приводить и не к месту, и не время.
«Тоска смертельная, невыносимая, чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию... Не могу! Ей-богу, не могу! Хоть караул кричи, или бери нож, да становись на большую дорогу... Напиши мне что-нибудь хорошее, теплое и веселое, как друг. Сам видишь, как матерюсь. Значит больно и тошно...»
Любовь к России все заметнее и заметнее претворялась в заболевание. В болезнь страшную, в болезнь почти безнадежную. <...>
Январь 1926

[Taurus]

Света, мерси))))

Я никогда я не встречал человека, так любящего жизнь, по-звериному любящего, как Есенин. Ни у кого я не наблюдал такого страха перед смертью, как у него. Особенно в самые страшные годы Октября, когда повсюду смерть мельтешилась. Смерть. Он боялся быть случайно убитым, боялся умереть от тифа, от испанки, от голода... Боялся даже проходить мимо полуразрушенных (в то время частых) домов, чтоб кирпич не свалился ему на голову, чтоб качающаяся балка не сорвалась и не придавила его. Он ужасно боялся случая — Смерти.

Вот не могу понять... Если Есенин так боялся смерти, что ж он так с властью то шутил, зачастую опасно шутил; в драки ввязывался, сидел бы тихо, да не выделывался, раз страшно.

В 1922 году мы встретились с ним за границей. Но запад и заокеанские страны ему не понравились. Вернее, он сам не хотел, чтобы все это, виденное им впервые, понравилось ему. Безграничная, порой слепая, есенинская любовь к России как бы запрещала ему влюбляться.

А вот здесь даже не знаю. Может даже и соглашусь с Кусиковым, Есенин сам не хотел, чтобы ему понравилось. Хотя нет, не так. Есенин думал, что за рубежом он получит такое же признание как и на родине ,что его творчество произведет впечатление. Но увидел только равнодушие, а если интерес, то только как к мужу Изадоры. Он всегда любил Россию, и что вообще значит "слепая любовь"? Разве Есенин не видел недостатков, разве он не понимал действительного положения? Все видел и все понимал. Кусиков здесь не прав)))))

[Ольга Сергевна]

Вот не могу понять... Если Есенин так боялся смерти, что ж он так с властью то шутил, зачастую опасно шутил; в драки ввязывался, сидел бы тихо, да не выделывался, раз страшно.

Душа Есенина - потёмки... А бывает ведь и так, что задетое самолюбие, чувство чести, долга или ещё что-то перевешивают страх...

А вот здесь даже не знаю. Может даже и соглашусь с Кусиковым, Есенин сам не хотел, чтобы ему понравилось. Хотя нет, не так. Есенин думал, что за рубежом он получит такое же признание как и на родине ,что его творчество произведет впечатление. Но увидел только равнодушие, а если интерес, то только как к мужу Изадоры. Он всегда любил Россию, и что вообще значит "слепая любовь"? Разве Есенин не видел недостатков, разве он не понимал действительного положения? Все видел и все понимал. Кусиков здесь не прав)))))

А я так думаю, что если нет слепой любви, то Родина превращается в обычное место проживания - там, где тебе тепло, сыто, сухо... Кусиков наверное и жил по такому принципу.