Действительно, радетели есенинского мифа, многие из которых, судя по всему, считают себя православными христианами, с удивительной и, прямо скажем, кощунственной легкостью отождествляют «скандального российского пиита» с Христом. Эдуард Хлысталов: «Да святится имя его!» (Хлысталов: 60). Сергей Каширин: «— Здравствуй, Сергей Есенин! — Здравствуй, во веки веков! — Да святится имя твое!» (Каширин: 110). Виктор Кузнецов: «Есенин взошел на Голгофу за любимую свою Россию» (Кузнецов: 224) . Процитируем также строки из стихотворения Сергея Крыжановского с красноречивым заглавием «Образа»:
Пускай в иконах у кого-то стены,
И на моих не мрак, в конце концов.
Являют свет три лика вдохновенных –
Есенин, Передреев и Рубцов .
Неудивительно, что результаты всевозможных экспертиз ни в чем есенинцев не убедили и не убедят: религиозная вера держится отнюдь не на доводах разума .
Парадоксальность ситуации заключается, однако, в том, что в роли невежд и фарисеев, лживо отрицающих сказанное Есениным перед смертью и искажающих обстоятельства его жизни, выступают как раз сторонники версии об убийстве поэта. Они пытаются отнять у Есенина не только его подлинную биографию, но и его последние стихи.
Для начала устраняются неудобные факты. Как в известном романе, у творцов мифа об убийстве Есенина «чего ни хватишься, ничего нет»…
Вы будете удивляться, но в свой последний приезд в город на Неве поэт, оказывается, не останавливался в гостинице «Англетер»: «Подробное знакомство с остатками архива гостиницы, тщательный анализ всех данных приводят к неожиданному, даже сенсационному выводу: 24—27 декабря 1925 года Сергей Есенин не жил в “Англетере”» (Кузнецов: 14).
Дальше — больше: получается, что никаких проблем с психикой у Есенина во время визита в Ленинград не было и быть не могло. «Гениальность – редчайший дар и чтобы нести его на своих плечах, человек должен обладать идеальным психическим здоровьем» (Черносвитов: 109). А вел себя поэт в северной столице (да и раньше!), как строгий трезвенник. «Он совершенно не пил все эти четыре дня» (Куняевы: 568). «Посещение кафе и ресторанов было вынужденным — он не имел ни семьи, ни собственной квартиры, потому часто ему и приходилось питаться в этих заведениях. Так возникли слухи о беспробудном пьянстве поэта» (Морохов: 17). «И пил он, если хотите знать, к-у-у-да меньше тех, кто потом постарался выставить его алкоголиком» (Каширин: 7). Информация к размышлению: согласно экспертизе, проведенной по инициативе самих же есенинцев, особенности почерка, которым было записано для Эрлиха стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…», «обусловлены действием на С. Есенина в момент исполнения им исследуемого текста необычных внутренних и внешних факторов, “сбивающих” привычный процесс письма и носящих временный характер. В числе таких факторов наиболее вероятными являются необычное психофизиологическое состояние (волнение, алкогольное опьянение и др.) и плохие расписывающие свойства используемого пишущего прибора и красителя» (Смерть СЕ: 59).
Венчаются построения новых мифотворцев серией отчаянно противоречащих друг другу гипотез, которые, тем не менее, подчинены единой общей цели: лишить стихотворение «До свиданья, друг мой до свиданья…» силы бесспорного свидетельства о намерениях Сергея Есенина покончить с собой.
По утверждению есенинцев, это стихотворение, во-первых, рождалось в преддверии не самоубийства, а убийства: «В стихотворении — предощущение смерти, но в нем нет ни малейшего намека на мысль о самоубийстве» (Сидорина: 178); «Следует также сказать, что при внимательном прочтении стихотворения создается впечатление предвидения убийства, а не стремления к самоубийству» (Морохов: 35).
Во-вторых, возникло стихотворение не во время рокового визита поэта в Ленинград: «Есть веские основания говорить о том, что стихотворение это было написано не 27 декабря 1925 года, а гораздо раньше» (Куняевы: 579).
В-третьих, Вольфу Эрлиху стихотворение самим Есениным вручено не было: «Эрлих “До свиданья…” увидел впервые уже напечатанным в “Красной газете”» (Кузнецов: 105). «…Стихотворение <…>, скорее всего, было выпрошено (если не похищено) Эрлихом в дни их совместного проживания в гостинице “Англетер”» (Кастрикин: 4).
В-четвертых, написано стихотворение было не кровью, а чернилами: «При внимательном рассмотрении текста этого стихотворения <…> возникает впечатление о написании его фиолетовыми чернилами» (Морохов: 34).
И, наконец, в-пятых и в-главных: написано стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…» было не Есениным.
«Необходимо провести соответствующие исследования, прежде всего текста стихотворения, с целью выяснения, чем и когда, кем и кому оно было написано» (Морохов: 35) . Так сформулировали важнейшую задачу, стоящую перед современной филологической наукой творцы мифа об убийстве поэта.
Они же и приступили к решению этой задачи, не пренебрегая самыми разнообразными, в том числе и весьма экзотическими, аргументами. Пожалуй, больше остальных отличился Виктор Кузнецов, который, детально изучив рукопись стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья…» обнаружил там провокационный намек-указание, подброшенный внимательным потомкам наглыми фальсификаторами: «О том, насколько поверхностна и небрежна экспертиза вызывающей спор элегии, свидетельствует следующий факт: вверху над строчками псевдоавтогафа “До свиданья…”, нарисована… голова свиньи <…> Уши тонированы вертикально, а морда хрюшки горизонтально — на нечаянную кляксу никак не похоже» (Кузнецов: 110).
Впрочем, основной метод Кузнецова заключался в строго научном стилистическом анализе стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья…»: «Канцелярское выражение “Пред-на-зна-чен-но-е расставанье” явно не есенинское, как и “…без руки и слова” <…> Да и все восьмистишие, на наш взгляд, интонационно чуждо Есенину» (Кузнецов: 110). Еще более основательно подошел к делу Федор Морохов, включивший в свою книгу о поэте специальную главу под впечатляющим заглавием «Литературоведческий, алгоритмический психолого-патофизиологический анализ и выводы об убийстве Есенина по идейно-политическим мотивам» . Какой же тезис выводится из этого анализа? «Стихотворение написано не в творческом стиле поэта, без художественных образов, это не есенинская лирика, а письмо-алиби, оставленное Эрлихом» (Морохов: 96) .
Как итог этой двадцатилетней битвы за Сергея Есенина в 2005 году вышли книга и сериал о поэте, предложенные телеканалом ОРТ и издательством «Амфора» в одном пакете. Здесь все свелось к уже знакомому нам заговору – убийству Есенина Блюмкиным по приказу Троцкого.
Возникает, однако, закономерный вопрос: не скрывается ли за самим этим широко разрекламированным и весьма бюджетным проектом какой-то заговор?
На первый взгляд, особенно по прочтении книги Виталия Безрукова, по которой снят сериал, кажется, что заговор этот – антисемитский. Автор неслучайно противопоставляет богатырскую половую силу Есенина сексуальной неполноценности еврейских поэтов. «Поэт ты, слов нету, большой, – объясняет Есенин Пастернаку в романе. – А он у тебя, ей-богу, такой маленький… Я слыхал, что вам обрезают, но чтобы так…» (Безруков: 117); а Рабиновичу недвусмысленно заявляет: «У тебя в штанах недоразумение» (Безруков: 305). По контрасту, сам поэт в постели творит чудеса. «Сереженька, любимый… У меня с тобой всегда. Как в первый раз!.. – признается ему Зинаида Райх. – Я даже теряю сознание от наслаждения» (Безруков: 140); свою третью жену Айседору Дункан Есенин поражает «неутомимостью» (Безруков: 292), а Галина Бениславская на собственном опыте убеждается, что «он всегда давал возможность женщине испытать “восторг сладострастья”, сколько ей этого хотелось» (Безруков: 76). Несомненно, производительная мощь Есенина-«мужика» должна ассоциироваться с творческим избытком Есенина-поэта – на зависть инородцам, бесплодным духовно и физически.
Увы, они берут числом и коварством. С первых страниц романа великий русский поэт оказывается в плотном кольце евреев. Сначала его бьют советские еврейские поэты Пастернак, Безыменский и Уткин, бьют подло и жестоко, с криками: «Сволочь! Деревня! <…> Вот тебе, хамло!» (Безруков: 114); зато и русский поэт не подкачал – чуть не раздавил причинные места Пастернаку. Затем уже американские еврейские поэты связывают Есенина, лупят по щекам, издеваются: «Сволочь! Гад! Русская свинья! Фак you! Потсен тухас!», а он им в ответ: «Распинайте! Чего вы ждете, вам не впервой! Распинайте русского поэта!» (Безруков: 305) По ходу повествования вражеское кольцо вокруг Есенина сжимается все плотнее; за каждым углом, за каждой дверью – агент ЧК; кругом – предатели и провокаторы, продавшие «душу за серебряники»: все эти эренбурги, шнейдеры, рындзюны, эрлихи… А на самом верху новейший Синедрион – Зиновьев, Каменев, Лейба Троцкий-Бронштейн – готовят на закланье рязанского Христа. Не удивительно, что есенинский «черный человек» оказывается тоже евреем; перед смертью Есенин успевает бросить в морду убийцы русскую гармонь – что очень символично.
Сериал, конечно, не столь откровенен; приличия не позволяют завершить его, как в романе, – на такой же пронзительной ноте: «Одолели нас люди заезжие» (Безруков: 639). Однако по тому, как с особенным рвением кривляются актеры, играющие в сериале евреев, по тому, как злобно таращатся и бегают у них глаза, а губы складываются в отвратительные улыбки, зрители все же поймут, кто предал Россию и погубил ее гения.
Но при более детальном исследовании сериала в нем начинает угадываться что-то совсем другое, едва ли не противоположное – не заговор ли это против самого Есенина? Действительно, каким он предстает в сериале? «Мне бы хотелось развеять уже существующий шаблонный образ поэта-скандалиста, – твердит на каждом углу исполнитель главной роли, Сергей Безруков, – миф, который нам навязывали в советской школе: упаднический, кабацкий поэт, алкоголик, праздный гуляка и хулиган <…> Такое определение великого русского поэта для меня кощунственно и противно» (С. Безруков). Он хотел сыграть «русского Гамлета, а не допившегося до белой горячки самородка». Спрашивается, зачем тогда «русский Гамлет» является к Блоку с синяком под глазом, зачем жонглирует пирожным на обеде у царицы, с какой стати, улетая в Европу с Айседорой Дункан, бегает на четвереньках по самолету? Тем более что все это не более чем художественный вымысел – вот только на чью мельницу выдумщики льют воду? Герой Безрукова все время пьян, он только и делает, что хватается за женские юбки, по любому поводу нарывается на скандал, лезет в драку, похваляется и сквернословит. Это и есть гамлетизм? Этим мы и должны восхищаться?
Именно «алкоголик» и «праздный гуляка», да еще в донельзя утрированном, карикатурном виде, навязан народу в сериале «Есенин». В книге, по крайней мере, ситуацию спасают авторские пояснения. Сколько бы ни буянил поэт, Безруков-отец его всегда оправдает; на помощь будут призваны развернутая метафора и высокий слог: «Есенин читал, а людям казалось, что со сцены надвигается гроза. Как летом, в июле или августе, где-то далеко над полем появилось облачко. Оно на глазах потемнело и уж надвигается тучей, охватившей весь горизонт. Черное небо перечеркивают вспышки молний, но грома еще не слышно. Безотчетный страх охватывает тебя всего перед надвигающейся стихией» (Безруков: 101). Безрукову-сыну сложнее: он, может быть, и хочет показать «раздвоенность души русской» и ее стихийные порывы, но на деле лишь мечется в истерике или глупо улыбается. Что же получается? Клевета на любимого в народе поэта.
Так битва за Сергея Есенина оборачивается битвой с Сергеем Есениным, ведущейся под безжалостным девизом: «Победа любой ценой!». В ход идут запрещенные приемы, призывы есенинцев выкопать из могилы есенинский скелет чередуются с их же истеричными требованиями предать широкой гласности всю правду о поэте. В ответ Есенинской комиссии приходится публиковать документы, которые тактичнее было бы широко не тиражировать, например, фотографии Есенина, вынутого из петли, или подробный акт о вскрытии его трупа (Смерть СЕ: 167).
Корыстно используя имя, слово и судьбу поэта как оружие в своей борьбе, русские антисемиты без видимых усилий приносят в жертву собственным сиюминутным интересам сложного, обаятельного и до сих пор нуждающегося в понимании и сочувствии человека.