Может я повторяюсь в чем-то, но ... напишу!
-----------------
Вольф Иосифович Эрлих 1902-1937 (35) – репрессирован
Родился 7 июня в 1902 году в Симбирске в семье провизора Иосифа Лазаревича. После Симбирской гимназии учился на историко-филологическом факультете Казанского университета. Во время гражданской войны служил в Красной армии в качестве секретаря педагогической лаборатории Главного политического Управления Просвещения Комитета Татарской республики. В 1920 году проходил курс всеобуча в 1-ом пехотном Казанском территориальном полку.
Учился на литературно-художественном отделении общественных наук Петроградского университета, но в 1923 году был уволен за неуспеваемость. В 1925 году Эрлих занимал чекистскую должность ответственного дежурного Первого Дома Советов, бывшей гостиницы «Астория», в этом же году получил двухкомнатную квартиру по улице Некрасова. Эрлих был также одним из понятых в 5 номере «Англетера», где в том же 1925 году нашли тело Есенина. Позже он написал воспоминания о поэте, вложив в его уста такие слова: «Знаешь, есть один человек... Тот, если захочет высечь меня, так я сам сниму штаны и сам лягу! Ей-Богу, лягу! Знаешь – кто? – он снижает голос до шепота: - Троцкий!» Об отношении Сергея Есенина к Троцкому говорит его персонаж Чекистов-Лейбман в поэме «Страна негодяев» (смотрите статью о Есенине). Начиная с 1926 года Эрлих опубликовал 9 книг, в частности: «В деревне» 1926, «Волчье солнце» 1928, «Арсенал» 1931 и других. В 1929 году вышла его книга о Софье Перовской. В 1936 году вместе с Н.Берсеневым написал сценарий к фильму «Волочаевские дни».
Считается, что Сергей Есенин передал Эрлиху своё предсмертное стихотворение «До свиданья», в 1930 году попавшее в Пушкинский Дом через литературного критика, комиссара, бывшего заместителя начальника Политуправления Петроградского военного округа и уполномоченного политотдела 7-й Армии Георгия Горбачева. Однако существует версия, что Эрлих этого стихотворения даже не держал в руках, а написано оно было известным чекистом-террористом Яковом Блюмкиным, убийцей немецкого посла Мирбаха. Блюмкин в юношестве баловался стихами и прекрасно владел искусством фальсифицирования документов. В 1918 году, готовясь к убийству посла, он на мандате ВЧК подделал подпись Ксенофонтова, секретаря Дзержинского, в другой раз по заданию ГПУ написал предсмертное письмо Бориса Савинкова и его открытые письма за границу, фальсифицировав не только его почерк, но и манеру речи и мысли известного эсера. Над написанными кровью строками стихотворения «До свидания» позже был обнаружен набросок головы свиньи.
В 1937 году Вольф Эрлих был репрессирован и погиб в возрасте 35 лет.
О свинье
Когда, переступив все правды, все законы
И заложив полвека под сукно,
Свои медлительные панталоны
Ты выведешь перед мое окно,
И улыбнутся вдруг тебе свиные рыла
Багровой свиткою несожранных чудес,
И ты внесешь лысеющий затылок
И жир на нем под холстяной навес,
И наконец, когда войдешь ты в лавку
И хрюкнешь сам, не подобрав слюны,
И круглый нож, нависший над прилавком,
Тебе нарежет стопку ветчины,
Припомни друг: святые именины
Твои справлять отвык мой бедный век.
Подумай друг: не только для свинины -
И для расстрела создан человек.
*** (фрагмент)
Много слов боевых живет в стране,
Не зная, кто их сложил.
Громче и лучше на свете нет
Песни большевика.
И этой песне меня научил
Мой первый товарищ Выборнов Михаил,
Председатель Рузаевской ЧК.
Между прочим
Здесь плюнуть некуда. Одни творцы. Спесиво
Сидят и пьют. Что ни дурак – творец.
Обряд всё тот же. Столик, кружка пива
И сморщенный на хлебе огурец.
Где пьют актёры – внешность побогаче:
Ну, джемпер там, очки, чулки, коньяк.
Европой бредит, всеми швами плачет
Недобежавший до крестца пиджак.
И бродит запах – потный, скользкий, тёплый.
Здесь истеричка жмётся к подлецу.
Там пьёт поэт, размазывая сопли
По глупому прекрасному лицу.
Но входит день. Он прост, как теорема,
Живой, как кровь, и точный, как как затвор.
Я пил твоё вино, я ел твой хлеб, богема.
Осиновым колом плачу тебе за то.
1931
*** (фрагмент)
Я ничего не жду в прошедшем,
Грядущего я не ищу
И о тебе, об отошедшем,
Почти не помню, не грущу.
Простимся ж русый! Бог с тобою!
Ужели в первый вешний день
Опять предстанет предо мною
Твоя взыскующая тень!
------------------------
Эрлих Вольф Иосифович (Израилевич), 1902 г. р., уроженец г. Ульяновск, еврей, беспартийный, член Союза советских писателей, проживал: г. Ленинград, ул. Рубинштейна, д. 7, кв. 12. Арестован во время командировки в г. Ереван 19 июля 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 19 ноября 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-1а-7-10-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 24 ноября 1937 г.
----------------
*Эрлих Вольф Иосифович (1902—1937), поэт. Один из участников ленинградского «Воинствующего Ордена Имажинистов». Знакомство Есенина с Эрлихом состоялось в Ленинграде в апр. 1924 г. Эрлих принимал активное участие в издательских делах Есенина. Есенин передал Эрлиху незадолго до гибели стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья...» Он написал книгу воспоминаний о Есенине «Право на песнь» (Л., 1930; фактически — 1929). Известно 5 записок и телеграмм и 1 дарственная надпись Есенина Эрлиху, а также 6 писем Эрлиха Есенину 169, 177, 179, 180, 207, 220—221, 230, 232, 239, 401, 494, 498, 597, 598, 611, 612, 620, 623, 624, 641, 680, 692, 702, 707, 714, 720, 739, 745, 752
(
http://feb-web.ru/feb/esenin/texts/es6/es6-754-.htm)
--------------------
Из Кузнецова:
« В такой склонности Галины убеждаешься из ее письма к Вольфу Эрлиху от 26 марта 1926 года (хранится в Пушкинском Доме, Санкт-Петербург). Прежде чем мы познакомим вас с этим любопытным посланием, — небольшое отступление.
...Однажды вечером, ложась спать, Галина увидела, что Екатерина Есенина, сестра поэта (тогда они жили вместе в квартире дома по Брюсову переулку в Москве), почему-то страшно волнуется и дрожит. Скоро девчонка призналась — брат предупредил ее: не болтай лишнего, их заботливая хозяйка — чекистка. Бениславской с трудом удалось успокоить Катю и развеять ее страхи. Этот эпизод так бы и остался случайным, если бы не имел продолжения, доказывающего, как он был важен в жизни есенинской знакомой.
Приводим фрагмент найденного нами письма Бениславской к Эрлиху (публикуется впервые):
«Да, не могу не поделиться — здесь Приблудный (знаю, что Вы не очень-то к нему, но все же он лучше других) — был у нас с ним при Кате разговор, — помните о той истории, что Сергей говорил про меня. И Приблудный совершенно прямо и честно подтвердил и рассказал, как было дело, — так что Катя убедилась, что это Сергей раздул, а не Приблудный рассказывал, и что я-то ни при чем. Я несколько дней ходила, как сто пудов с плеч свалилось, и убедилась, что я была права, щадя тогда его, и что он не отплатил подлостью. Думаю, это так. Ведь не так важно, что думают, а важно то, что это была ложь».
Неряшливый, весьма игриво-вольный стиль письма выдает крайне возбужденное, возможно, хмельное состояние автора (Галина, как известно, страдала психическим расстройством, нередко без меры употребляла алкоголь).
Прокомментируем содержание письма. Во-первых, само обращение Бениславской к Эрлиху по столь щекотливому вопросу дает основание говорить, что она знала о секретной службе «Вовочки», — иначе зачем говорить на столь деликатную тему с «посторонним».
К тому времени (март 1926 г.) они уже стали весьма близки и — не исключено — находились в интимных отношениях, что для сторонницы «свободной любви» дело обычное. Убеждение, что они «сошлись», вырастает при чтении неопубликованных записок Бениславской к тому же Эрлиху, в которых пьяненькое заигрывание женщины с близким по духу смазливым мужчиной очевидно.
Однажды она провожает Эрлиха на поезд в Ленинград, выступая очень близкой и заботливой в быту спутницей, а 16 февраля 1926 года пишет ему же: «Нет имени тебе, мой дальний! Нет имени тебе... кроме как дурак и свинья! Вы ли были в вагоне? Табак-то взяли, а закусить и не подумали. Интеллигент вы, а не человек, — вот что». Судя по грубейшим искажениям слов и развязному тону, писала под сильным хмелем.
В другой раз посылает ему открытку (6 августа 1926 г.): «Эрлих, что же Вы умерлих. Не пишете, не звоните. Мы с Шуркой Вас лихом поминали. Г. Бен.». Видно, скучала...
Теперь об Иване Приблудном, который «прямо и честно подтвердил», то есть, можно думать, клялся и божился: не выдавал-де тайной службы Галины, а Есенин «раздул» подхваченный откуда-то слух. Приблудный, конечно, врал: ему, секретному сотруднику ГПУ с 1925 года, нельзя было «проколоться», тем более за несдержанность языка ему уже делали предупреждение (позже именно за разглашение своей стукаческой подневольной службы его упрячут в ГУЛАГ).
Некоторые есениноведы склонны сегодня «пожалеть» Приблудного за его ленивое сотрудничество с Лубянкой. Действительно, своей зависимостью от «органов» этот могучий здоровяк тяготился, «постукивал» слабо и неохотно, но, заметим, денежки из кассы ГПУ получал до поры до времени исправно, ведя разгульный образ жизни, нигде не работая. Определенный вкус к секретному промыслу стихотворец Овчаренко (это его настоящая фамилия) приобрел еще мальчишкой, когда зимой 1920 года приблудился к начальнику особого отдела Черниговской дивизии Ивану Крылову. Так что чекистский стаж у него был порядочный.
Говоря о трудной судьбе Приблудного, следует помнить: он все-таки внес свой «вклад» в сокрытие «есенинской тайны» и так и не посмел даже перед своей смертью рассказать об англетеровском кощунстве. Несколько его строк и подпись красуются на коллективной записке (Вс. Рождественский и др.) Эрлиху, датированной 24 декабря 1925 года и представляющей как бы еще одно алиби для адресата.
Само по себе появление Приблудного в Ленинграде вслед за Есениным в декабре требует объяснения, которого до сих пор не дано. Известны очень резкие высказывания Есенина о безнравственности приятеля, органического бездельника, из которого стихи лились как вода из-под крана: «Не верьте ни одному его слову. Это низкий и продажный человек»; «...что это за дрянной человек». Жалеть его можно, но нельзя забывать, — объективно, сам того не сознавая, он способствовал организации кровавого кошмара в доме №10/24 на проспекте Майорова.
Продолжаем комментировать письмо Бениславской. «Я несколько дней ходила, как сто пудов с плеч свалилось...» — облегченно вздыхает она. Что же так разволновалась? Если в 1925 году оставила свое сотрудничество с Лубянкой и если Есенин говорил сестре неправду, стоило ли, спустя три месяца после его гибели, вспоминать о неприятном эпизоде. Нет, она серьезно и заинтересованно к нему возвращается. И бросает заставляющую нас призадуматься страшноватую фразу: «...убедилась, что я была права, щадя тогда его, и что он не отплатил подлостью». Несколько сумбурно, но понятно. Пощадила бывшего друга, которого любила, ревновала и пыталась по-своему направить на большевистский путь. Пощадила, не отдав его в «чистые руки» чекистов.
Упомянутый выше автор публикации спешит делать выводы о нейтральности Бениславской, ее отстраненности от ведомства Дзержинского.
Конец процитированной фразы расшифровывается, на наш взгляд, так: выдай она поэта — он бы отомстил. Но главное тут другое — она бы, ради него самого, ради его благополучия, могла и «заложить» его, ибо считала ЧК—ГПУ, как Максим Горький и Исаак Бабель, не столько карающим органом, сколько перевоспитывающим несознательных людей. А Есенин, по ее убеждению (почитайте ее воспоминания), глубоко заблуждался, кроя на всех углах советскую власть («Какую-то хреновину в сем мире // Большевики нарочно завели». — «Заря Востока»). О том же свидетельствуют Владислав Ходасевич, Демьян Бедный и др. Очевидно, в его стихах и письмах подобной «контрреволюции» содержалось много (осенью 1925 г. он успел сжечь на квартире первой жены, Изрядновой, большой пакет своих рукописей). Вспомните признание поэта в письме (1923 г.) к А. Кусикову о неприятии им Февраля и Октября, прочтите его статью «Россияне» о псевдопролетарском искусстве и надзирающих фельдфебелях типа Льва Сосновского.
Идеологические «уроки» Бениславской не возымели действия на Есенина, и это ее не просто огорчает, а бесит («Вы не наш», — пишет она). Как он не понимает, что она не «выдает» его, а спасает от близости к антисоветчикам. Можно, как ни странно, согласиться: удержи она его от хождения по острию политической бритвы — он бы остался жив. Но это все равно что сдержать бурю. Внутренняя свобода Есенина была неограниченной («Я сердцем никогда не лгу...»).
И последнее, «...не так важно, — заключает Бениславская, — что думают, а важно то, что это была ложь». То есть, — попытаемся четче понять ее мысль, — подозрения Есенина на ее чекистский счет неосновательны. Но зачем же так усердно хлопотать? Она выгораживаетсебя перед Эрлихом, заботится, так сказать, о сохранении профессиональной гэпэушной тайны.
Остаются последние вопросы: знала ли она об истинном ремесле Эрлиха в трагические декабрьские дни? Ведала ли о его роли в сокрытии злодеяния? Ответы еще впереди. И, возможно, разгадки кроются не столько в области криминальной, сколько психологической.»
----------------
" Есениноведы не обратили внимания на стихотворение Фромана «28 декабря 1925 г.», посвященное Вольфу Эрлиху. И роковая дата, и сомнительный адресат заставляют внимательнее вчитаться в это произведение. Оно меланхолично-созерцательно, с претензией на философское проникновение в суть жизни и смерти. Внешне лирический сюжет развивается на фоне дум героя в снежную холодную ночь. Обратим внимание только на четыре строфы из двенадцати (выделено нами):
На повороте, скрипом жаля,
Трамвай, кренясь, замедлил бег, —
А на гранитном лбу Лассаля
Все та же мысль и тот же снег.
И средь полночного витийства
Зимы, проспекта, облаков —
Бессмыслица самоубийства
Глядит с афиши на него.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И мне бессмертия дороже
Улыбка наглая лжеца,
И этот смуглый холод кожи
До боли милого лица.
Здесь, на земле, в тоске острожной
И петь, и плакать, и дышать,
И только здесь так сладко можно
С любовью ненависть смешать.
На наш взгляд, в напряженной психологической атмосфере стихотворения незримо присутствует Есенин («Бессмыслица самоубийства...»). Но вещь лишена внешних атрибутов и примет случившейся накануне трагедии, она о глубоко спрятанном духовном ощущении автора, которое никак не назовешь светлым. Чего только стоит «Улыбка наглая лжеца...», — конечно же это об Эрлихе — и не только потому, что ему посвящены строки, а потому что он угадывается в эскизе внутреннего облика. Современник так рисовал его портрет: «У Вольфа Эрлиха тихий голос, робкие жесты, на губах — готовая улыбка. Он худ и черен».
Спустя сутки после кровавой драмы в «Англетере», после подписания лживого милицейского протокола, Фромана привлекает не образ усопшего поэта, а «Улыбка наглая лжеца...» (кстати, заметьте, ни Фроман, ни Эрлих, в отличие от многих стихотворцев, не посвятили ни одной лирической строки Есенину). Автору «28 декабря...» представляется не лик ушедшего из жизни человека, а физиономия приятеля-сексота, чем-то ему милого и дорогого. Рискнем сказать, близкого по сложившемуся взгляду на мир. Крайне осторожный Фроман все-таки проговаривается о своем понимании соседства добра и зла, он готов «сладко» «С любовью ненависть смешать». Страшноватое, на наш взгляд, стихотворение. Ида Наппельбаум, бывшая жена Фромана, вспоминая «28 декабря...», напишет, что это «стихотворение на смерть Есенина», и добавит: «В нем, как в зеркале, отражен этот зимний горестный день» (Угол отражения... Спб., 1995). Ложь, подслащенная сентиментальностью."